Глаза у директора были цепкие, оценивающие, холодные и никогда не улыбались, даже если Саплев шутил.
— Фестивалем мод у нас занимается агентство АСС, — сообщил он доверительно, одаривая гостя голливудской улыбкой на все тридцать два зуба. — Вообще надо заметить, что это не главное наше мероприятие. Фестивалей мы будем проводить много, в том числе такие значимые для региона, как «Российский Олимп», «Рождественские дни», Фестиваль православной культуры, День почитания памяти основателя Нижнего Новгорода святого благоверного великого князя Георгия Всеволодовича. Готовим конкурс эстрадной музыки, музыкальный фестиваль «Рок и классика». Что вас интересует конкретно, господин полковник? Кстати, завтра в рамках праздника основания города будет выступать Горьковская капелла мальчиков, известная во всём мире, не хотите поприсутствовать?
— Спасибо, буду непременно, — пообещал Афанасий. — Кто от вашей епархии конкретно занимается фестивалем мод?
— Мой заместитель Шумихо Нарцисса Семёновна.
Афанасий невольно улыбнулся.
— Редкое имя. Если не артистический псевдоним.
Саплев засмеялся ответно.
— Ничего не поделаешь, так её назвали родители, известные юристы. Очень ответственная женщина и очень красивая. Вас направить к ней?
— Да, я хотел бы побеседовать с вашей…
— Нарциссой Семёновной.
— По поводу организации и проведения данного мероприятия.
— Могу вас уверить, что мы предприняли все необходимые меры безопасности.
— Верю, но мне поручено проконтролировать фестиваль, а приказы, как вы понимаете, не обсуждаются.
— Понимаю и сочувствую. Действительно в последнее время наблюдается всплеск активности террористических элементов по всему миру, и нас тоже проверяют по полной программе. Минутку.
Саплев коснулся пальцем красивой друзы селектора на столе.
— Верочка, Нарциссу Семёновну позови, пожалуйста, ко мне.
— Она будет в четыре, Витольд Феликсович, — отозвался игривый женский голосок.
— Мы подождём, — сказал Афанасий, глядя на часы, поднялся из–за стола. — Посидим в вашем кафе, если не возражаете.
— Недавно организовали, там уютно, знаете ли. Как только Нарцисса Семёновна появится у себя, я дам знать.
Афанасий направился к двери, оглянулся на пороге: директор департамента культуры смотрел на него очень неприятным взглядом, словно пытался влезть в душу. Афанасий с трудом удержался, чтобы не передёрнуть плечами. Изобразил улыбку, кивнул.
Саплев сделал ответную улыбку.
Афанасий вышел.
Экстрасенсы ждали его в холле, на диване.
— Ну что? — осведомился Крист, заметив мрачную мину на лице полковника. — Что–нибудь не так?
Вот где надо искать В–портал, подумал вдруг Афанасий, вспомнив разговор с Олегом Харитоновичем. Или этот Саплев — эмиссар Поводыря, или я ничего не смыслю в людях.
— Идём пить кофе, — сказал он, оглядываясь: Саплев мелькнул сзади среди зеркал. — И вот что, парни, посмотрите–ка на этого деятеля в синем, голова огурцом, это директор, и он мне очень не по нутру.
Крист и Зяблик повернули головы, ловя взглядами спину деловито спешащего куда–то господина Саплева.
2
Переход от тьмы к свету запомнился почему–то очень долгим, если судить по шлейфу ощущений, сопровождающему бросок «на струну» телепортации, хотя на самом деле длился доли секунды.
Романа вдавило в камень, на спину ему упала ещё одна каменная глыба, на голову вторая, а после того, как он очнулся и начал суетливо собирать «раздробленные кости» и осматривать место выхода, оказалось, что «каменные глыбы» — это Ылтыын и Юна.
Когда они в спешке, едва не убитые мощнейшим пси–выпадом экстраформации, стартовали из застенков еврокомиссара Интерпола Гловитца, жена была у Романа на руках. Очнувшись в полумраке и страшной тесноте неизвестно где находящегося «склепа», он обнаружил Юну на своих плечах.
«Мы живы? — просиял в голове призрачно–ментальный вопрос Ылтыына. — Или уже на том свете?»
«Мы у кита в желудке», — мрачно ответил Роман, прислушиваясь к дыханию жены.
«Ну, если ты шутишь, не всё потеряно. Встань с меня».
«На мне Юна, ты продавил мне спину, не могу повернуться».
«Куда же нас занесло?»
«Не знаю… кругом камень… и вода».
«Вода?! Мы на подводной лодке?!»
Роман крутанул вокруг себя свой «ментальный прожектор». Пространство отозвалось дробным эхом. Затем пришло озарение:
«Мы в Колыбели».
«Где?!»
«В лемурийской Колыбели, на дне Байкала. Над нами висит «Мир», ещё выше — корабль, а километрах в десяти отсюда очень интересная штуковина».
«То–то кругом вода! А штуковина скорее всего — Байкальский нейтринный телескоп, я читал про него в газетах. Это такой шар из двух тысяч оптических элементов, установленный на глубине полутора километров. Почему мы здесь?»
«Занесло».
«Если бы учёные, исследующие Колыбель, знали, кто находится внутри объекта изучения!»
Роман не ответил, продолжая осматривать местный терминал. Сосредоточился на кабине телепортатора, которая уже была ему знакома после первых посещений древней лемурийской базы.
С густым струнным звоном сработало устройство отпирания камеры, створки двери разошлись в стороны, и Ылтыын вывалился наружу как мячик. Пахнуло относительно свежим воздухом.
Роман осторожно снял с плеч Юну, вынес в кольцевой коридорчик, также знакомый ему после первого осмотра Колыбели, положил на пол.
— Мы не задохнёмся? — вслух произнёс озирающийся Ылтыын. — Пахнет здесь… как в заброшенном свинарнике.
Роман не обратил на реплику внимания, сканируя тело жены. Дышать было действительно трудно, со времени его последнего посещения система очистки воздуха внутри Колыбели так и не заработала, но выбирать не приходилось.
— Может, здесь есть что–нибудь вроде медотсека? — поинтересовался Ылтыын, пробуя пол коридора ногой. — Или кают–компании?
Роман сконцентрировал мыслеволю на энергетических меридианах Юны, «влил» в них горячей «жизненной силы». Затем попытался разобраться с «кладбищем сознания».
К счастью, ни наркотиков, ни прочей отбивающей память химии в крови Юны не оказалось. Сознание ей погасили мощным пси–ударом, а с этим Роман справлялся уже не один раз. Главное при дистанционном энергетическом лажении было создание обратной биологической связи, дающей возможность восстановить визуальные, слуховые, вкусовые и обонятельные образы пациента.
Тело Юны было расслабленным и таким подвижным, будто его заполнили водой. Роман добавил мышцам напряжения, увеличил соматическую восприимчивость и добился ослабления трофотропической реакции, свойственной организму после длительного кинестетического покоя.
После этого он осторожно «выправил» подавленные нервные реакции, отладил чувственную сферу, снял защитные блоки и открыл подсознанию Юны доступ к энергетическим резервам.
Она вздрогнула, открыла затуманенные глаза.
Ылтыын, привыкший к полутьме коридора, шумно выдохнул:
— Кто бы меня научил!
— Рома? — неуверенно проговорила девушка.
— А то кто ж, — хмыкнул эскимос. — Пойду–ка осмотрюсь.
Юна привстала на локтях, и Роман обнял её, прижал к себе, целуя шею, уши, лицо жены, чувствуя такую радость, от которой могло взорваться сердце.
Полчаса спустя они втроём сидели в кают–компании Колыбели, хотя, вполне возможно, это круглое помещение с тремя нишами выполняло для хозяев базы иную функцию. Но здесь стояли кресла, похожие на детские, необычной формы — с продавленными спинками, и два диванчика. Люди в креслах не помещались, отчего Ылтыын сделал предположение, что они предназначены для малоразмерных лемурийцев. На диванах можно было не только сидеть, но и лежать. На одном устроились Роман с другом, на другой уложили Юну.
Девушка лежать не хотела, постепенно приходя в себя, то и дело приподнималась, ища глазами мужа, потом села.
— Всё, не хочу валяться!
Роман подсел к ней, обнял за плечи.
— Как самочувствие?
— Ты лучший лекарь в мире!
— Лучший лекарь — любовь, — проворчал Ылтыын, недавно вернувшийся из похода по базе. — Я бы сейчас тоже непрочь пообниматься со своей женой. Да и детей увидеть.
— Сколько их у тебя? — спросила Юна, бледная, но счастливая.
— Трое.
— Я люблю детей. — Она повернулась к Роману.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга.
Потом Ылтыын, кряхтя, поднялся с дивана, поплёлся к выходу.
— Пойду покопаюсь в местных запасах, поищу чего–нибудь съестного.
— Вряд ли найдёшь, — буркнул Роман.
— Кто знает, что хранится на базе. Я бы сейчас не отказался от чёрной икорки.
Юна засмеялась.
— Гурман ты, однако, дорогой Алтын. Почему именно от чёрной? А от красной отказался бы?