в этом уверена.
На сей раз Чарис взяла готовку на себя. Я была не против. В конце концов, это была в первую очередь её гостья, а уже потом – моя. Весь вечер меня окутывала какая-то прострация, я механически поддерживала беседу за столом, о чём-то посюсюкалась с Кристин. Пока мы болтали, девочка уснула, и мама предложила Инесс задержаться на пару часов и посмотреть с нами фильм. К такому повороту событий я не была готова, но пришлось смириться. Мама включила какую-то сопливую мелодраму. Ничего не скажешь, мамаши нашли друг друга: обе под конец сидели с носовыми платками, а я утомлённо и непонимающе взирала на них с кресла.
–Ты только посмотри, какая у меня дочь, – завела свою песню мама. – Никогда её не заставишь плакать над фильмами. Непробиваемая.
–Как вообще можно плакать над таким фильмом, – хмыкнула я, сделав акцент на слове «таким». – Ни войны, ни антиутопии, пресловутая повседневность. Без обид.
–По-моему, очень драматичная и трогательная история, – Инесс пожала плечами.
–Извините, я просто не любитель подобных вещей.
–Ты просто ещё ребёнок, – проговорила Чарис. Она знала, что меня это бесит, но, видимо, решила меня добить.
–Какая удобная позиция! – отпарировала я. – Для биологов любовь – это кратковременное повышение уровня дофамина, норадреналина и ещё нескольких нейромедиаторов. В следующий раз позовём кого-нибудь из них, чтобы мне не было скучно во вражеском стане.
–Ты посмотри, какого циника я вырастила, – засмеялась мама.
–Да всё в порядке, – Инесс тоже заулыбалась.
Я с ними за компанию выдавила из себя улыбку, хотя улыбаться мне совсем не хотелось. Настроение было паршивое, отчего – сама не знаю, голова кружилась, и полчаса назад моё сознание опять отключилось, как и неделю тому назад, только в этот раз этого никто не заметил. Я пошла проверить, как там Кристин. Девочка спала в моей комнате. Услышав скрип двери, она блаженно потянулась, поправляя своё белоснежное платьице.
–Проснулась? – спросила я, стараясь говорить как можно мягче.
–Угу, – просопела девочка. – А где мама?
–Ждёт тебя внизу. Пойдём, спустимся?
Я взяла девочку за ладошку и передала прямиком в руки Инесс. Добравшись до мамы, она тут же распахнула свои объятия и обвила ручонками шею Инесс, что-то довольно замурлыкав. В таком виде наша гостья и покинула дом, когда солнце уже зашло за горизонт. Мама пошла провожать их до калитки, а я упала на кухонный стул с чашкой недопитого остывшего кофе.
Мама вернулась в дом через пару минут. Она молчала, никто из нас минут десять не говорил ни слова. Я пила кофе мелкими глотками, она вытирала полотенцем чистые тарелки.
–Мам, – промычала я в кружку.
–Мм?
–Прости, если испортила тебе настроение, и Инесс тоже.
–Всё хорошо.
–Нет, не хорошо.
–Я просто думаю над тем, что ты сказала, и, знаешь, я очень надеюсь, что ты останешься такой же навсегда, с ясным, трезвым, взрослым рассудком. Я надеюсь, что ты не испытаешь на себе действие этих дофаминов, а значит никогда не узнаешь вкуса потери. Я надеюсь, что ты никогда не….
–Мама, что ты говоришь….
Я обернулась к ней и уткнулась лицом в её живот, пряча глаза, чтобы не заплакать. Она положила руку мне на голову и замолчала, не отталкивая меня. Я глубоко вдыхала её запах – ароматы пряностей и вечерней росы, мне хотелось пропитаться этим запахом насквозь, хотелось запомнить его навеки.
–Ты даже не представляешь себе, насколько я боюсь терять, – сказала я тихо. – И тебя я тоже очень боюсь потерять.
–Не бойся, дорогая. Что с тобой? Я всегда буду с тобой, ведь это твой дом.
–Иногда у меня такое чувство, что всё, что мне дорого, ускользает от меня, а я падаю в пропасть и не могу ни за что ухватиться, чтобы перестать падать.
–Свени, – мама отстранилась и посмотрела мне в глаза, – Что с тобой? Может, стоит зайти к доктору Авалону?
–Да нет, всё в порядке, это просто нервы, из-за всей этой работы гидом. Меня, наверное, раздавила тяжесть ответственности. Я оказалась слабачкой. Но теперь, кажется, мне больше нечего делать, я слишком тревожилась на этот счёт, а реальность оказалась не такой уж страшной.
Мама посмотрела на меня с недоверием.
–Если Джонатан опять треплет тебе нервы, только скажи, устрою ему взбучку.
–Нет, Джонатан больше не высовывается, мам, – улыбнулась я, – Всё в порядке, правда. Я, наверное, пойду спать.
–Хорошо. Спокойной ночи, детка.
Но сон не шёл, даже когда шорохи в доме и на улице стихли. Я натянула толстовку и побрела в сторону Изумрудного болота – оно мерно дышало всего в километре от нашего дома. Ночь была ясной, два ярких спутника сияли слишком ярко, чтобы почувствовать себя уютно посреди улицы. Я ускорила шаг, пока, наконец, не оказалась в спасительном полумраке ветвей Развариусов. Приближаясь к болоту, мне показалось, что я вижу кого-то. Нет, не показалось. На корне дерева сидел Йон, глядя на отражение луны в водной глади, колышущейся от небольшого ветерка.
–Привет, – сказал он, не оборачиваясь, точно почувствовав моё присутствие.
–Привет, – отозвалась я, сев напротив него.
–Плохой день?
–Вроде того. Знаешь, как было бы здорово просто выставить настройки после прожитого дня, выбрать, что грядущий сон должен стереть в порошок, а что – надёжно сохранить в сундучке памяти. Например, ты приходишь к какому-то осознанию или принимаешь решение, но при этом не хочешь помнить, почему эти выводы вообще возникли в твоей голове. И ты просто стираешь детали. Правда, было бы удобно?
–Да, но как я тогда пойму, где получена эта информация? Мой мозг ведь слетит с катушек в поисках места – источника найденного добра. Или ты никогда не мучилась от бессилия вспомнить что-либо? Кажется, это явление называется прескевю. Ничто, записанное в голове, не проходит бесследно, оно оседает где-то в прожилках мозга и рано или поздно даёт о себе знать.
–Неужели тебе не хочется что-то забыть?
–Хочется, очень хочется. Но без этих воспоминаний я перестану быть тем, кто я есть.
–Если бы у тебя была возможность, ты бы стёр эти воспоминания? Ведь ты бы всё равно никогда не узнал, что они у тебя были.
–Нет.
–Почему?
–Потому что я ни о чём не жалею. И другая жизнь мне не нужна. И другой я…
–Ты счастливчик.
Йон грустно улыбнулся. В ту ночь он казался мне намного старше своих лет, да и я чувствовала себя беспричинно изломанной и прожившей многие годы. Мы молчали и смотрели, как плещется изумрудная вода болота. Это была странная ночь.