«Черт ее дери», — думал Лайон. Он то вытягивал пальцы до предела, то снова сжимал их вокруг руля с такой силой, что они болели. Если она была той, кем была, почему ей нужно выглядеть вот так? Если она хочет быть частью мужского мира, почему бы ей не носить костюм или что попроще? Почему на ней одежда вроде этой майки-блузки — что бы это ни было, — которая с точностью облегает контуры ее груди, и эти брюки, обтягивающие бедра? Почему ее босые ноги в сандалиях выглядят такими маленькими и изящными, что он не прекращает задаваться вопросом, как на них может держаться какая-то обувь. Ногти были покрашены нежным коралловым лаком, цветом, который напоминал морскую раковину изнутри… «Черт, — выругался он про себя, — ты себя вообще слышишь, Рэтлиф? Морская, так ее, раковина. Ну да, она привлекательная девчонка. И? Поэтому нужно себя вести по-идиотски, как подросток? Ведь ты и до этого бывал с красивыми женщинами, некоторые были даже более красивыми, чем эта. Но что-то есть в ее… глазах? Да, необычный цвет, но… Нет, это ее манера смотреть на тебя, когда ты с ней говоришь, как будто рассказываешь что-то жизненно важное для нее. Ей интересно, ей хочется узнать больше, твое мнение имеет значение.
Полегче, Рэтлиф. Не спеши попадаться на эту удочку. Ведь заставить тебя так думать — это ее цель. Это ее работа. Секрет успешного журналиста — умение слушать. Ладно, у нее красивые глаза, и она использует это преимущество. Но ты по-прежнему знаешь, что этот соблазнительный рот лжет — если не словами, то уж точно поцелуями. Признай это, друг, поцелуй не значил для тебя так много уже очень давно. Некоторые женщины изображают страсть, надеясь добраться до твоей чековой книжки, другие отвечают на ласки, потому что выучили, что мужчинам это нравится. Но Энди… да, черт, так ее зовут. Энди. Энди. Ее страсть не была притворной, этот поцелуй нужен был ей так же сильно, как и тебе. Она этого хотела. Она знает, как брать и как отдавать. Ты ощутил желание, пронзившее все твое существо, от которого готов был взорваться. Это тебя испугало, сильно, так что ты поклялся себе, что больше не будешь иметь с ней никаких дел. И что же? Этим утром первое, что ты делаешь, назначаешь ей встречу наедине. Она ядовита, черт ее дери. Так почему же ты неотрывно следишь за ней боковым зрением, Рэтлиф? Почему ты отмечаешь, как на каждой кочке она хватается за край сиденья? Надеешься, что раз ее рука так близко к твоему бедру, то она…»
На этом месте Лайон резко оборвал свои мысли, зашедшие непозволительно далеко, и неожиданно нажал на тормоз. По инерции их обоих резко бросило вперед, а потом назад, на сиденья. Энди глядела вниз с утеса. Вид был потрясающий. Они взобрались высоко на холмы и теперь смотрели на долину. Далеко внизу, в рощице рядом с рекой, примостился дом, отсюда похожий на детскую игрушку. Ей хотелось, чтобы Лайон что-нибудь сказал. Или он ждал, пока она заговорит? Девушка слегка повернула голову и кинула на него взгляд: он смотрел прямо перед собой в лобовое стекло.
— Здесь, наверху, очень красиво, — проговорила она неуверенно.
Он сдвинул ковбойскую шляпу на затылок, и, не пошевелив больше ни одной частью своего тела, повернул к ней голову. Взгляд его был злым и прямым:
— Кто такой Лес?
Не столько сам вопрос, сколько тон, которым он был задан, заставил ее почувствовать, будто в живот угодил кулак. Ощущения были примерно как от удара в солнечное сплетение: она не могла ни дышать, ни говорить. Жадно глотнув воздух, она наконец ответила:
— Он мой босс.
— Как удобно.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я спрашиваю, занимаетесь ли вы этим и в офисе, или все-таки ждете окончания рабочего дня? Он в курсе, что прошлой ночью вы были где-то в техасских степях и позволяли другому мужчине вас целовать и трогать, или ему это безразлично? Может, у вас «свободные отношения»?
Ее щеки залил густой румянец — сначала от того, что он упомянул вчерашнюю ночь, а потом от гнева.
— У нас нет никаких других отношений, кроме дружеских.
— Не лги мне, черт. Я тебя слышал. «Я знаю, что ты меня любишь. Я тоже тебя люблю».
— Ты подслушивал?
— Я услышал. Ты была в коридоре, и разговаривали вы не шепотом. Я поднимался к себе наверх. Конечно же, я слышал этот разговор.
Боже всемогущий. Что именно он слышал? Знает ли он, что она пообещала Лесу поработать над сыном, чтобы добыть информацию… Нет, он допрашивал ее не по этому поводу. Он хотел знать о ней и Лесе. Но зачем? Если бы это не выглядело настолько смехотворным, она бы подумала, что он ревнует. Должно быть, это было просто ущемленное мужское достоинство. Надо думать, не много женщин прямиком из объятий Лайона уходили звонить другим мужчинам, чтобы сказать о своей любви.
— Джентльмен дал бы знать о своем присутствии.
Он ядовито усмехнулся:
— В эту игру я перестал играть уже очень давно. Что ж, я жду — расскажи мне об этом Лесе.
Почему она не сказала ему, что это не его дело, не заставила отвезти ее обратно в дом? По какой-то причине ей было важно, чтобы он правильно понял, что именно связывает ее с Лесом. Она найдет объяснение позже, когда он престанет смотреть на нее с этим «праведным гневом» в глазах. Самообладание станет ее тактикой. Она не будет поощрять его злость. Вместо этого она просто не заметит ее, как родитель, снисходительно относящийся к вспышкам раздражения у своенравного ребенка.
— Лес Трэпер — продюсер моего шоу. Мы работали вместе много лет: до, во время и после моего брака. Он мой друг. Я действительно его люблю. Как друг. Что до Леса, то он говорит каждой женщине, какую встречает, — будь то школьница или пожилая уборщица у нас в офисе — что любит ее. Это ничего не значит. Мы никогда не были любовниками.
— Думаешь, я тебе поверю?
Ее терпение лопнуло.
— Мне глубоко наплевать, поверишь ты мне или нет. Ты поставил клеймо мне на грудь, едва меня увидев, — она мгновенно пожалела об упоминании этой части своего тела: глаза Лайона тут же скользнули к ее декольте. Набравшись мужества, она продолжила: — Если я не стала домохозяйкой, это еще не значит, что у меня нет принципов, мистер Рэтлиф.
— Ладно, допустим, между тобой и этим Лесом ничего нет. Ты посвятила его во все интимные детали нашей прогулки к реке? Угостила его историей о том, как проникла к нам в дом и через пару часов все готовы были есть у тебя с рук?
— Нет!
Так вот что его так взбесило. Ему было все равно, что за отношения у них с Лесом, единственное, что его волновало, не делают ли из него дурака.
— Нет, — повторила она мягче, качая головой, и опустила глаза на сцепленные на коленях руки.
Лайон закусил губу. Что в ней привело его в такую ярость? Почему его волновало, с кем она говорила по телефону и что именно сказала? И все же — у него все сжалось внутри, когда он услышал, как она желает «сладких снов» другому мужчине, ведь в его собственных снах ее образ теперь властвовал безраздельно. Она выглядела грустной, раздавленной. Возможно, это всего лишь актерская игра. Он не понимал, чего хочет — задушить ее или поцеловать. Ее губы обещали сладкое освобождение от той горечи, которую он испытывал ежедневно и ежеминутно. Ее грудь таила в себе конец его одиночеству. Все ее тело несло внутри энергию, которая может вернуть к жизни то, что многие годы было в нем мертво. Он удовлетворял свои сексуальные аппетиты с немалым количеством симпатичных женщин, но каждая из этих интерлюдий заканчивалась чувством пустоты и запачканности. Ему хотелось не просто физической связи, дающей только сиюминутное удовлетворение, а такой близости с женщиной, которая потребует всей его внутренней сути. Лайон снова посмотрел на нее и удивился, заметив слезинку, катившуюся вниз по щеке. Она тоже подняла на него глаза. Нет, они были сухими. Эта капля не была слезой, это был дождь.