Жена же в долгу не оставалась. Когда Космосу кто-то из «пешек» бригады передал Анин полушубок, когда Холмогоров на невесту надел беленькую норочку и сам выскользнул за двери ЗАГСа, где уже приглашенные гости шумели, поторапливая, Аня снова приподнялась на носочки и оставила поцелуй на губах Витиных.
На тех уже чувствовался отчётливо вкус помады Пчёлкиной, что девушку веселило, умиляло, всё сразу. Знакомые руки не менее известным движением упали на талию, сжимая крепко, так, что мыслей в страхе упасть, оступиться, не могло и быть.
Витя глаза прикрыл, — Ане показалось, что ресницы её по векам пощекотали, вот как жених был близко — и на выдохе в поцелуй проговорил:
— Моя.
— Давно уже, — так же близко ответила ему бывшая Князева. За дверью особенно громко раздался голос мамы, бухтящий что-то из серии: «Ну, где они там застряли?».
Тон Валеры Филатова ей что-то ответил, но Аня за почти беззвучным шепотом Вити не услышала конкретных слов Томкиного мужа.
Только своего супруга услышала:
— Теперь — точно моя. По документам, по закону.
Девушка могла бы отшутиться, что Пчёлу особо не волновал никогда закон, но по итогу только поправила белый полушубок, какой ей Тома с Олей специально к платью взяли, несмотря на все протесты подруги.
Ещё один поцелуй в уголок губ напомнил глоток шампанского, от которого мысли взвихрились пузырьками.
Их ждали толпа гостей — приглашенная братва, родня, друзья — и поездка в ресторан, в котором, вероятно, официанты последними штрихами приводили зал в полное убранство, достойное вложенных в торжество денег. Только вот Пчёлкин ухитрился губы девушки перехватить, удержать своими поцелуями и подумал на секунду, что ему не особо сдался тот банкет. Поесть у себя могут, приготовленным на вчерашний ужин мясом и поджаренным картофелем.
А сразу после — друг другу отдаться с жаром, любовью и страстью такой, от которой бы могли сгореть, если б за все те три года ни разу друг к другу не прикоснулись.
— Может, домой? — спросил Витя, шутя, конечно, но стоило бы супруге новоявленной согласиться, и он бы с бывшей Князевой действительно сбежал домой.
Аня рассмеялась ему в поцелуй; по спине прошлась мелкими бусинками испарина. Списывать её на теплую, даже жаркую шубку девушка не стала.
— Не можем, — качнула головой с терпением, каким не обладал ни один мудрец, ни один учитель, объясняющий ученику своему элементарные вещи. Витя, правда, и сам это понимал.
Выдохнул в напускной печали, напоследок зубами прикусывая губу Анны, съедая и портя ровный слой помады, и вдруг в веселье, какое легкостью гелия забралось под рёбра, сказал:
— И то верно. Тогда держись, женушка!..
И раньше, чем Пчёлкина успела в секундном испуге понять Витино желание, он без труда подхватил девушку под лопатками и коленями, беря на руки. Тяжести не ощутил. Разве что Аня громким ахом вобрала в себя воздух и по груди забила кулачком:
— Пчёлкин, дурень! Поставь меня сейчас же!..
— Кос, открой! — проговорил Витя, приближаясь к дверям со вставками мутного бело-голубого витража. Холмогоров заметил, только когда Пчёла коленом принялся створку толкать, и тогда весело что-то прокричал, кого-то подозвал, вторую дверь придержать указывая.
И тогда Аню ослепил луч декабрьского солнца — такого яркого, что, когда закрывала глаза, видела под веками красноту, а не мрак.
Толпа, облепившая со всех сторон вход в ЗАГС, спустя секунды ещё и слуха лишила, взревев так, что, вероятно, любая другая пара, сочетающаяся в тот день браком на другом конце Москвы, могла услышать. Услышать и за них с Витей порадоваться.
Она в смирении положила голову на грудь Пчёлкина, выдохнула неспешно, прикрывая глаза, когда та под ухом у Ани заходила. Сердце — её, или мужа?.. так и не поняла — отдавало частным, ровным «тук-тук-тук». Как молоточком неврологическим.
— Поз-драв-ля-ем! — вскрикнула Оля Белова, каждый слог отделяя хлопком ладоней в кружевных, не особо тёплых, но ужасно красивых перчатках, и за нею подхватили остальные. Басом, хлопая, топая, крича, снимая на видео и фотокамеры, люди на них смотрели во все глаза, что сыро блестели.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Поз-драв-ля-ем! Поз-драв-ля-ем!..
Аня вдруг засмеялась в заливистости, какой сама от себя не ожидала, и смело посмотрела в объектив камеры Карельского. Она улыбнулась так, что, вероятно, особенно явно на слизистой виделась смазавшаяся поцелуями жениха помада, и помахала букетом белых, как бриллианты в кольце, пионов под усилившийся вой гостей.
Створки дверей закрылись, отпущенные Космосом и Сашей. С глухим хлопком что-то дрогнуло и под рёбрами у невесты. Витя посмотрел на девушку, какую на руках держал, которая в тот миг добрую половину мира его в себе заключила, и снова поцеловал — на этот раз в висок, чем, кажется, Тому до слёзного всхлипа растрогал.
Аня сама обернулась и, взором, полным тепла, изнутри жениха согрев, по шее его погладила, прося.
Пчёлкин кругом обернулся под аханье мамы, потом жену осторожно на ноги поставил. Поймал её руками раньше, чем у Ани голова закружилась каруселью, и поцеловал под заново начавшийся отсчёт.
Витя не особо умел красивые вещи говорить, но ощущал их всем собой — и душой, и телом, что оба на мелкие частые сокращения сердца реагировали. Если он сравнить это бы мог с чем, то, обнимая теснотой губы Анины, сказал бы, что бабочки в животе порхали. Порхали, но выше поднимались, пролетая между органами, между сердцем и легкими, между желудком и пищеводом, и крыльями своими щекотали нутро.
Вплоть до приятной дрожи щекотали, которая лишь слаще становилась от осознания, что главная причина полёта, да чего там полёта, жизни этих дурных бабочек теперь фамилию его носила, женой звалась и кольцом на безымянном светила.
Ладони на талии Аниной сошлись кольцом, вынуждая её на лодочках-шпильках на носочки встать. Кончики носов соприкоснулись чуть, отчего оба одновременно в поцелуй посмеялись, и, разрывая на секунду, и даже меньше, ласку губ, обнялись, руки пустили под плечи, под руки, на спины.
Тётя Катя Павла Викторовича выразительно в бок пихнула, указывая свату на молодых, и одними приподнятыми бровями спросила:
— Ну, видали, что творят молодые? Видали?!
Старший Пчёлкин только одобрительно отпятил нижнюю губу и приобнял жену за плечи.
Филатов, отбивая руки себе хлопками, прыснул, сказал, как в рупор:
— Пчёл, пусти, ты сейчас её сожрешь! — но быстро стушевался под мокрым и будто осуждающим взглядом Томы, ему напоминая взгляд матери, в окружении которой ребёнок по ошибке сказал бранное или некультурное слово.
Саша под смех толпы кинул взгляд на Кабана, который лысиной своей ловил, отражая, холодные лучи. Тот быстро из-за пазухи утепленной кожанки достал бутылку хорошего шампанского, а Бобр, даже в день праздника остающийся максимально собранным и серьёзным, таким же отчитывающимся жестом продемонстрировал Белову два фужера.
Саня тогда кивнул и, всё-таки обогнув молодых, вышел перед ними на ступени, сразу на себя обращая внимание объективов доброй половины камер.
— Минуточку внимания! — зычно проговорил Белый, одной просьбой всеобщий гам умаляя. Космос двумя хлопками ему помог, прикрикнув невесть на кого: «Братва, а ну цыц!..», и тогда Саша на сестру с её новоявленным мужем обернулся.
Улыбка почти снегом блеснула, едва не ослепляя:
— Пчёла, брат. Анька!.. Вы сегодня ещё много добрых слов услышите, и это, конечно, хорошо. Чтоб всё было у вас, даст Бог!
Витя не сдержался и в радостной интонации «ух-ху!»-кнул. Аня улыбнулась под безобидные смешки толпы, в напускной несерьезности пихнула его локтём в бок, и не сопротивлялась нисколько ладони Пчёлы, обнявшей её пальцы в ласке.
Пчёлкины поняли всё, когда морозный ветерок поднырнул под ткани торжественных одежд, а в руки им Бобр впихнул пока ещё пустые бокалы. Переглянулись, едва не смеясь в глупости радостной, засевшей между шестой и седьмой парой рёбер, и обернулись на Сашку, который с всё такой же непередаваемой интонацией тамады пояснил: