За порогом были гости — друзья, родственники, друзья родственников и родственники друзей. И все ждали только, когда шум в стенах зала смолкнет, сойдёт на «нет» тишиной, когда двери откроются, являя приглашенным невесту в сопровождении двоюродного брата.
Их все ждали…
— Страшно, Анька? — спросил негромко Саша, снова качая закрученный у виска локон. Девушка в ответ неясно дёрнула уголком щеки, и по телу прошелся жар, близкий к нездоровому, плечи, щёки и шею оглаживающий ей лихорадкой.
— Нет, — выдавила по итогу почти-Пчёлкина и поправила непослушно трясущимися пальцами лепестки букета, который ей Макс вручил у самых ступеней ЗАГСа. Белые пионы с самой Голландии размером были почти с Анин кулак и, если верить байкам, поведанным на уроках биологии, с её сердце соответственно.
— Не боюсь. Но переживаю.
Саша в ответ левую руку положил поверх пальцев сестры, обнимающих сгиб его локтя. Теплыми были ладони, отчего тот самый жар, волнами бегающий от живота до шеи, стал казаться ещё более липким.
— Не надо. Пчёла, знаешь, как глазами сверкает, когда про тебя речь заходит, у-у…
Князева захлест сделала, чтоб ноги перед важными шагами не подвели, и на Сашу взглянула так, словно за него кто чужой говорил.
За дверями затихать стали перешептывания.
Аня осознала, что рухнула бы на пол, не жалея платья, если б за Белова не держалась.
— Ты раньше такого не говорил.
— Раньше сомневался, — признался Белый. — Правда. А сейчас… вижу. Нет причины переживать. Она себя изжила.
Анна бы губы себе все искусала в кровь, если б они не накрашены были. Чуть крепче, что уже казалось попросту невозможным, локоть мужчины обхватила в наивной попытке время немного потянуть, ещё потрепать себе нервы ожиданием.
Но понимала, что саму её никто бы и не спросил. Как зазвучат ноты свадебного марша, как откроются двери — должна будет шаг сделать. Даже если воздух пропадёт, а во рту станет сухо, как в пустыне Намиб.
— Всё пучком будет, Анька, — шепотом уверил её брат, и тогда украшение, подаренное Сашей по пути в ЗАГС у ВДНХ, на шее свернулось, будто петлей. Дорогой петлей из серебра и мелких брильянтов, какие точно слезами застыли на многослойном переплетении тонких цепей.
— Ты ж любишь его?
— Люблю, — не колеблясь, ответила Анна и выдохнула тихо-тихо, что даже в полной тишине бы её не услышал никто.
Радовало, что в миг крутящего внутренности волнения хоть в какой-то вещи она была уверена на все сто; любит…
— И он тебя любит. Ань, это слепому дураку видно. И чего тогда переживать?
«Тоже верно», — хмыкнула себе Князева, но снова плечи потянуло болью от возложенной на них тяги.
Она вскинула голову, чтоб прядки оказались в аккурат по бокам лица, и на выдохе ни то Белова, ни то саму себя постаралась убедить:
— Это нервы. Просто нервы.
И за створками раздалась первая нота от мелодии, к которой работникам ЗАГСа было не привыкать. Из аккуратных колонок донеслись звуки Мендельсона, и люди из конторы, стоящие у дверей зала, медленно открыли перед ними створки.
Первый шаг дался тяжело. Будто каблуки белых лодочек из твердых стали желеобразными или, того хуже, песчаными, в пыль обернулись от веса её тела. Аня голову держать старалась параллельно полу, губы поджала, чтоб сердце, подскочившее к горлу, наружу не выпрыгнуло.
Саша с ней шел, разделяя путь меньше, чем в десяток метров, до алтаря, под которым сестру её ждал мужчина.
Тот, который готов был принять на себя любой удар в Анину сторону.
Под аркой, увешанной цветами и белыми лентами, стоял Пчёла. Аня его в первый миг не узнала даже в той смеси серьезности, волнения и любви, на лице Витином отразившейся улыбкой, какую Князева ещё не видела раньше. У неё сердце забилось о рёбра тараном в надежде быстрее руку жениха в своей почувствовать, а ноги, напротив, поджилками тряслись, подобно напряженным канатам.
Казалось, ещё чуть — и нервы лопнут.
Ольга с Космосом с улыбками умильными, почти идентичными, стояли у подножия арки, чуть по бокам от подобия алтаря. А Анна так и шла в белом платье, какое атла́сом оглаживало икры. Чувствовала, как на неё взгляды вешались — восхищенные, блистающие, в тот миг как нервирующие, так и бальзамом душу гладящие.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тихие щелчки камер, чужие разговоры Князева не слышала. И нот свадебного марша не слышала, хотя те и звучали громко. Она по «чутью» шла, не думая, не торопится ли, не тормозит?..
Пчёла Анну разной видел — и при полном параде, и будучи от температуры больной, уставшей, расклеенной, и красной от слёз, и растрепанной от любви, ласк и страсти. Но когда Князева к нему шла вся в белом, когда за локоть Сани держалась, под алтарь направляясь, Витя поклясться на своём же имени мог, что в невесте увидел что-то новое. Какую-то грань, ныне ему недоступную, неопознанную.
И оттого — безумно притягивающую.
Невеста, его невеста, без двух минут жена… Витя качнулся с пятки на носок, не в состоянии столбом стоять; эмоции на нервные клетки оседали искрами, взрывая окончания дендритов, вынуждали хоть как-то себя проявить — будь то взгляд, улыбка или неконтролируемое желание навстречу Ане пойти.
Аня, Анютка-Незабудка, Княжна…
Невеста прошла ряд, что был самым ближним к алтарю. Мамы молодых, найдя друг друга в толпе, теперь рядом держались; Екатерина Андреевна дыхание затаила, наизготове держа платок. Ирина Антоновна же, увидев новоявленную свою невестку, всхлипнула от радости и счастья, какое выражать могла только слезами.
Павел Викторович уже смысла не видел супругу за разведённую сырость ругать.
Аня не поверила, когда Саша, тот десяток метров шедший с ней рука об руку, локоть из хватки сестры освободил. У неё пальцы дрогнули так, будто сломаться могли, стоило Князевой лишиться опоры в лице Белова. В полнейшей иррациональности мелькнула мысль ахнуть, вцепиться в сгиб руки, её ладонью уже нагретый.
Она расслабилась, когда Саша с ней сделал шаг на ступень под алтарь и передал в руки мужчине, которого Анна готова была называть мужем.
Витя. Её Витенька. Мужчина, что одновременно и главная защита, и главное оружие. Опора и отдушина. Добрая половина мыслей Князевой. У него тогда глаза были совсем не такие, как всегда.
Всё то же небо, но такое чистое!.. То самое — мирное.
— Здравствуй, родная, — шепотом ей сказал Витя.
У Ани дрогнули связки в горле от мокрого кома, который последние часы то пропадал, то возвращался, о себе напоминая давлением по стенкам трахеи, когда девушка по левую руку от мужчины своего остановилась. И так же голова закружилась, стоило ей услышать у самого уха тихое:
— Ты такая красивая…
Работница ЗАГСа чуть в себя прокашлялась, поторапливая Белова, который никак места себе найти не мог в первых рядах. Он Ольге коротко подмигнул, отчего та ещё шире улыбнулась, будто в ностальгии.
На их переглядки мало кто обратил внимание.
Анна на женщину, их с Пчёлкиным брак сочетающую, взглянула, но всё старалась на жениха посмотреть. Хоть одним глазком, хоть боком, но увидеть.
Витя тоже был красив, как бы много комплиментов — простых, коротких, но в тот миг самых искренних — ей не делал. Рубашка казалась сродни цвету первого снега, выпавшему не тонким слоем, а толстой шапкой, и пахло от супруга его излюбленным парфюмом с ноткой табака и горькой мяты. На фоне однотонных брюк и жакета ярко-синего, пошитого, видимо, именно по телу Пчёлы, галстук, ровным узелком завязанный, не казался таким броским.
Только вот Аня на миг представила, как ночью, когда все гуляния останутся за дверьми закрытой спальни, на кулак эту «удавку» намотает, и едва не залилась краской.
— Уважаемые молодожёны, дорогие гости… Друзья!.. — с явным придыханием начала бракосочетание работница.
Девушка тихо перевела дыхание, и вместе со входом пришло осознание, что если не сейчас, так через минут десять, перед глазами не останется ни красивого окна во всю стену, открывающего вид на Выставку Достижений Народного Хозяйства, ни арки, ни гостей. Даже Пчёлу она плохо увидит за мутной пеленой.