Заседания с Сангой тянулись часами; особенно неприятно было, что любопытная масса людей сидела, тесно скучившись вокруг меня; свежий воздух до меня вовсе не доходил. Никакие уговоры не помогали, и хотя Санга время от времени отгонял толпу, она мгновенно опять была возле меня. И как раньше у Мамбанги, около своего господина и около меня торчали намалеванные, раскрашенные, пестро разрисованные в клетку женщины.
Тем временем мои слуги приготовили мне жалкую постель в крохотной хижине. Да и небо сжалилось надо мной, послав после полудня дождь, освободивший меня от новых мучителей до конца дня. Но «новый день и новые муки!», положение не улучшилось, тем более, что мое пребывание у Санги, рассчитанное на несколько дней, хитростью князя намеренно было превращено в своего рода дружественный плен, длившийся с 1 мая до 23 июня.
Я передал владыке мангбатту обычные приветственные подарки и дал ему полюбоваться немногими чужеземными вещами, которые еще имел при себе. Немало времени я затем пожертвовал посетителям на месте собраний, показывая им интересовавшие их вещи. В то же время я не терял из вида главной цели своего путешествия и просил Сангу проводить меня к Непоко, так как прежние сведения его людей, что Непоко якобы протекает так близко от резиденции Санги, что он пьет воду из реки (обычное выражение негров для обозначения близости реки), оказались опять неправильными, и до реки было еще несколько часов ходьбы на юг. Санга откладывал поход со дня на день, и лишь после выражения недовольства мне удалось 5 мая добиться своего.
Итак, 6 мая 1882 года я удовлетворил свое желание, о котором мог лишь мечтать. Наконец, я был у реки, название которой в течение всего моего путешествия я слышал многократно, причем меня заверяли, что Непоко — не приток Уэле-Макуа, так что я должен был сопоставлять его с впадающей в Конго рекой Арувими.
Непоко являл собой следующую картину: ширина реки, при низком в то время уровне воды, доходила до ста шагов, но ее берега, десяти метров высоты, крутые и частью скалистые, были отодвинуты еще на пятнадцать-двадцать шагов, так что внизу, между водой и берегом, образовались плоские отмели, во время паводка закрывающиеся водой. По верхним краям берегов и откосам росли почтенного возраста деревья и кустарник, а отмели были покрыты травой. В некоторых местах лианы и вьющиеся растения, переплетаясь с кустарником, образовали непроницаемые чащи. Реку видно было лишь на короткое расстояние, так как она очень скоро поворачивала на юг; на гладкой поверхности воды не видно было камней. Посредине реки было сильное течение, несшее мимо нас чашеобразные пистии с такими же ярко-зелеными, похожими на салат, растительными образованиями, которые на Белом Ниле являются основными засорителями воды. Я напился из реки; вода была светлая и чистая, хотя с повышением уровня она мутнеет. По рассказам, река изобилует рыбой; говорят, в ней встречаются рыбы длиной с человека, но я пока видел только сомов.
Впоследствии Г. М. Стенли на пути к д-ру Эмин-паше видел устье Непоко и определил, что эта река — лишь приток Арувими. Как и у Бомоканди, ее истоки находятся далеко на востоке, на том плато, которое ответвляется на запад от гор Альберт-Нианца. Впадение Непоко в Арувими (по Стенли — Итури) находится на расстоянии около ста километров от того места, где я вышел к Непоко, самого южного в моем путешествии на юг к Уэле-Макуа. Стенли относительно впадения реки пишет: «Эта река, о которой мы впервые услышали от д-ра Юнкера, многими каскадами спадает с порогов из шиферного камня, с высоты в двенадцать метров, в Итури, как здесь называют Арувими. Устье реки было около 275 м ширины, но над водопадом оно сужалось до 230 м». И дальше: «Цвет Непоко — шоколадно-коричневый, а воды Итури выглядят, как чай с молоком».
Несколько часов провели мы на берегу Непоко. Сделав свои заметки, я предался следующим размышлениям, занесенным в мой дневник: «Вчера я с тяжелым сердцем понял, что Непоко — конец моего дальнейшего продвижения. Было бы безумием питать надежды на дальнейшее продвижение, так как я, даже для путешественника по Африке, нахожусь на грани нищенства. Благодаря крайней экономии и оборотливости в прошлом году, я, правда, имею еще самое необходимое, имею даже новую рубашку, но со всех сторон, за что ни возьмись, мне не хватает самых нужных вещей, в особенности так настоятельно требующихся продуктов и приправ, без которых почти невозможно обойтись. Особенно недостает мне чая, пить который в последний месяц я разрешал себе лишь изредка. Мое питание на протяжении всего прошлого года состояло почти исключительно из продуктов этой страны, оно было очень однообразно и часто плохо приготовлено и, хотя мой желудок переносил эту диету сравнительно хорошо, все же пищеварение оказалось нарушенным. Больной организм потерял способность сопротивляться болезни, и уже это одно требовало возвращения домой. Как далеко я нахожусь от моих вещей у Земио? Мне делается страшно при мысли о длинном обратном пути, и мое состояние лишает меня всякой уверенности. Даже мысли о родине, постоянно сопровождавшей меня, я не могу предаваться, как до сих пор». В этом и даже еще худшем состоянии я вернулся к хижине у Тели, к новым лишениям и новому лечению, так как мои раны нуждались в чистке и перевязке.
Область Санги в последние годы сделалась убежищем для беглецов и изгнанников из других областей, так что здесь под управлением князей мангбатту жили, кроме их основного племени, также племена мангбалле, маджо, мэдже, ниапу и майго. Законные владетели области, маленькие племена мабоде, были частично оттеснены, частично покорены; и поныне предпринимались вылазки против близживущих мабоде.
Вид на реку Непоко
Река Мэка служила границей владений Санги на западе. Там находятся истоки рек (считая с юга на север): Навы — с живущими по ее берегам мангбалле, Покко — с племенами абиссанга и Тели — с основным племенем майго, управляемым вождем Джакода. Западнее Мэка в Непоко должно вливаться еще одно обэ — Нгадда, и там тоже живут мабоде. Называли в той местности также гору Бамбула. И, наконец, упоминаю, что среди живущих на западе майго охотно кочует карликовый народ вочуа.
Однажды неподалеку от моей хижины убили женщину, обвиненную оракулом в колдовстве и чародействе. Дзумбе, свидетель этого происшествия, рассказал мне, как это произошло. Злодеи вскрыли живот еще живой жертве, вытащили желчный пузырь и сожгли его, так как именно в нем якобы скрыто колдовство. Когда мы слышим о таком бесчеловечном злодеянии, то в первый момент с отвращением отворачиваемся от виновников. Но ведь эти люди поступают так под влиянием темных суеверий, по законам, унаследованным ими от предков, и они не знают вокруг себя людей, мыслящих и чувствующих иначе, они не видят лучших примеров. И я задаю себе вопрос, не следует ли их простить скорее, чем убийц в культурных странах, которые, несмотря на воспитание и окружающую среду нравственных людей, хладнокровно, с хитрым расчетом совершают самые низкие преступления и убийства.