не люблю, когда ты начинаешь рассказывать свои дурацкие сны.
Еще бы ему было не знать. Но раз уж он счел нужным об этом сказать, значит, дело обстояло не совсем так, как обычно, на что ей следовало бы хотя просто обратить внимание.
– Он снится мне четвертый раз.
Не поднимая головы, она посмотрела на него с интересом.
– Хочешь сказать, что тебя еще угораздило подцепить вещий сон?
– А черт его знает, какой он, – сказал Давид. – Может и вещий. Во всяком случае, иногда мне кажется, что это не я его, а он меня подцепил.
В конце концов, подумал он, кто мы такие, чтобы твердо знать о том, кто кого, в действительности, подцепил, а кто нет. Сны ли нас или мы – сны, – откуда бы нам это, в самом деле, знать, Мозес?
– Ну и зачем ты ему нужен?
– Не знаю, – Давид пожал плечами. – Как говорится в судебном протоколе – это остается неизвестным.
– Ладно, рассказывай, – сказала она, переворачиваясь на живот.
– Рассказывать-то, на самом деле, особенно нечего, – он скользнул взглядом по потолку. – Мне приснилось, что на самом деле я – Моше, который ведет свой народ в обетованную землю.
– Ты? – она вдруг засмеялась, упав на подушку. – Ты? Моше?
– Конечно я, – Давид улыбнулся. – Между прочим, ничего смешного. Обыкновенный вещий сон.
– Еще бы!.. И что ты решил? Что его тебе посылают Небеса?.. Да?
– А кто же еще? – спросил Давид, удивляясь наивности собеседницы. – Я видел его четыре раза.
– По-моему, у тебя мания величия, Дав.
– Если бы, – он, наконец, оторвался от потолка и повернул к ней голову. – Дело совсем не в этом.
– А в чем же?
– В том, что мне снилось – я сбежал.
– Сбежал? Куда сбежал?
– Не куда, а от кого… От народа, который я вел в Обещанную землю… Просто сбежал и все тут. Даже не сказал «до свидания».
Она опять засмеялась, но на этот раз еще громче.
– О, Господи, Дав! Ты сбежал от Израиля!..
– Ну, наконец-то.
– Ты только подумай, они выбрали тебя, чтобы ты привел их куда надо, а ты взял – и убежал!.. И кто ты после этого? – Кажется, ее просто затрясло от хохота.
– Не вижу ничего смешного, – сказал Давид. – Я же тебе сказал. Этот проклятый сон снится мне уже четвертый раз.
– Значит, – она запустила руки в его мокрые волосы. – Ты опять всех обманул?
– Да, похоже на то.
Ее пальцы нежно гладили его затылок.
Затылок отступника, беглеца и предателя.
– Если бы я была психоаналитиком, то, не задумываясь, сказала бы, что тебя угнетает страх перед будущим, – сказала она вдруг неожиданно совершенно серьезно. – Подумай сам, Дав, ты бежишь от ответственности, когда все ждут, чтобы ты вел их в обетованную землю, а это значит, что бежишь от будущего.
– Что и требовалось доказать, – вздохнул Давид. – Если бы ты была психоаналитиком, то наверняка рекомендовала бы посадить меня в психиатрическую клинику.
– И притом – немедленно, – добавила она.
И все-таки этот сон должен был иметь какой-то смысл. Возможно, – подумал он, сам удивляясь тому, что собирался отметить, – возможно, мы приходим сюда вовсе не для того, чтобы бороться со своими инстинктами и дурными наклонностями, как это считает большинство людей. Возможно, мы приходим сюда только для того, чтобы приблизиться к самим себе настолько, насколько это вообще возможно.
Мы – оставившие когда-то самих себя ради гор никому не нужных книг и никуда не ведущих путей, забывшие себя ради бессмысленных слов и не менее бессмысленных дел, живущие среди ежедневной лжи и трусливого молчания, которое будет длиться даже тогда, когда нас давным-давно уже не будет рядом, – мы – просыпающиеся посреди ночи от страстного желания стать самими собой и не знающие, что для этого требуется. Забывающие чужие имена, которые у всех на устах. Не отвечающие на звонки. Не перебирающие прошлое, как перебирают золотоносную породу. Позабывшие, что такое слезы. Не имеющие никаких серьезных планов. Не ждущие награды. Не перестающие взывать в молчании. Ничего не знающие о будущем. Мечтающие пройти через смерть, как проходят сквозь утренний туман.
И все это только ради того, чтобы стать самими собой, Мозес?
Вот именно, сэр. Чтобы стать самими собой, дурачок…
– Чтобы стать самим собой, – подтвердил ему знакомый голос, который он меньше всего ожидал тут услышать.
Негромкий голос рабби Ицхака, который вдруг напомнил о себе и при этом, кажется, весьма некстати.
В конце концов, хотя эта проблема и касалась всех и каждого, решать ее все равно приходилось каждому самому. И помочь тут не мог даже рабби Ицхак.
Оттуда, где они стояли, было видно, как тени легли на камни Старого города и золотое сияние купола поблекло, обещая скорое наступление вечерних сумерек.
– Люди думают, – негромко говорил рабби, держа Давида за рукав, – что они представляют из себя то или это. Тогда как на самом деле их привязанность к определенным именам стоит немного. На самом деле эта определенность вырастает из необходимости что-то сказать о себе, продемонстрировать себя с той стороны, которая кажется тебе и понятной, и выгодной. Когда ты говоришь о себе отец, сын, воин или ученый, то каждый из названного легко занимает свое место в общей структуре бытия. Но вот приходит беда, болезни, смерть, страдания и человек начинает подозревать, что вся эта прочная структура – только сомнительная иллюзия, которую не выразить обычными определениями, а человеку следует искать себя в каких-то других местах и в каких-то новых измерениях.
– Я помню, что мы об этом уже говорили, – сказал Давид, для которого поднятая рабби Ицхаком тема не казалась тогда ни слишком важной, ни слишком интересной.
– Тогда вспомни Брейшит: «И создал Элохим из праха земного и вдунул в ноздри его дыхание жизни и стал человек душою живою».
– Ну, да, – кивнул Давид.
– А теперь подумай вот о чем. Всесильный сотворил человека из праха земного и вдохнул в него свой дух. Но что такое этот дух Божий, Давид? Ясно, что он не то и не это, а то, что превосходит и то, и это, и вообще все, что бы то ни было. А что это такое значит – превосходить что-то или кого-то? Это значит, в первую очередь, отрицать его, это превзойденное, – отрицать и превращать его в Ничто. Это означает, далее, что Всемогущий превосходит и отрицает все, что есть в мире, и сам этот мир, а следовательно, в какой-то мере, отрицает все это и человек, в которого Он вдохнул когда-то свой дух, позволивший человеку видеть и понимать больше любого творения. Человек живет и понимает, потому что в нем живет Дух Всесильного. Но что он есть, этот человеческий дух, о котором мы едва осмеливаемся говорить? Я думаю, что по сравнению со всеми прочими творениями, которым мы даем, вслед за Адамом имена, он есть только ничто,