Читать интересную книгу Мать Печора (Трилогия) - Маремьяна Голубкова

Промолчала я сначала, не сказала. Посмотрю на мужа, думаю, сам сознается. А тот молчит. Виктор наступать стал на меня, чтобы сказала. Соскочил с лавки, малицу схватил.

- Пойду в правление, - говорит.

Я же его и уговариваю:

- Бога ради, Витя, не ходи. Зачем грех заводить?

Тогда Виктор остыл.

- Дура, - говорит, - трезвый тиранил, да еще прощаешь.

До весны кое-как прожили. Я себя только одной думой тешу: придет весна, брат на лодке приедет, и уеду я с ним. А муж нет-нет да опять какую-нибудь вину выищет: люди меня похвалят - неладно ему, пить да есть мне надо - тоже грех тяжкий, а если что в горло не лезет - надо есть, а то опять не угодишь, будет расправа. Глаза у меня были чуть не выстеганы, нос - чуть не оторван.

Не каждая бы живой осталась от того, что я за те два года вынесла.

13

Решила я наконец, что уеду. Мужней еды я есть не стала, все раздельно пошло. Друг с другом не говорим.

Брат Алексей приехал в Пустозерск, в гости к своему тестю. Обещал он мне, что когда соберется домой, и меня возьмет.

Люди стали поговаривать:

- От Федьки женка уезжает.

Уговаривают Федора соседи:

- Одумайся, дурак, живи по-хорошему. Поклонись жене, может быть, все обойдется.

Вот уж брат торопит меня, ждет в лодке:

- Погода тихая, поехали.

Пришла я за своим ящиком, откуда ни возьмись - муж. Додумался мне покоряться да извиняться. По-настоящему стал упрашивать. И целует, и говорит ласково, вину признает и прощения просит. Расплакалась я и осталась.

Вскоре мы с мужем на низ пошли, рыбу добывать. Ветер с моря потянул. Печора разыгралась. Подыскали мы становье на речке Мясничихе, остановились. Бегаем по берегу, чтобы разогреться. Разбежались мы с мужем друг другу навстречу, он слабей оказался, ноги подвернулись, он упал, и я на него. И надо мне было в шутку крикнуть:

- Куча горит, прибавку просит!

Люди засмеялись:

- Ох, Федор, тебя женка-то оборола!

Это ему за великую досаду показалось. Сдернул он ремень и начал меня пряжками хлестать. Не вытерпела я, побежала. Вскочила в лодку, по лодке на корму, с кормы на другой берег перемахнула. Часа два я там проходила. Назад не перепрыгнуть, муж не перевозит, а добры люди не в свое дело не мешаются. Все это надо было вместо меду проглатывать.

Все-таки на ловле мы с мужем будто и неплохо жили. Бечевой идем - я и за себя и за мужа лодку тащу: от него ждать подмены не приходилось. Он еще смеется:

- Пусть у нее подбородок-то опадет.

И верно, здоровенная была я в то время. От работы не плакала, работа плакала от меня. А все же лямка и другим-то бабам плечи растирала, хоть они попеременно с мужьями шли.

Всех обид моих не перечесть. Бывало работаешь, работаешь, а он и есть не дает. Хлеб гниет, плесневеет, в воду бросит или домой везет, а мне не даст. Сам чай пьет, а мне воду. Да еще из лодки дразнит:

- Маремьяна Романовна, чайку не хочешь?

Почти всю дорогу домой с низов мы тянули лодку вдвоем с Александром Дрыгаловым, из деревни Устье. У него жена Иринья на путине родила и ехала в лодке.

Дошагали мы до Тельвиски. Там чердынские купцы стоят. Сдал муж-кормилец нашу рыбу, а, вижу, у чердынцев мне ничего не покупает, никаких продуктов. "Ну, - думаю, - денег оставит".

Смотрю, он обратно в Юшино собирается семгу плавать, а денег не дает, молчит. И я молчу. Нет - и не надо. Не прошу. Надеюсь, что с голоду не пропаду, себя прокормлю. Спровадила, слова не сказала. Гордость помешала за свою работу Христа ради просить.

Муж мой родом был из Никитцы. А новоселам земли для сенокоса на жену не отводят. Лошадь зимой кормить надо, вот я все лето, пока мужа не было, день кому-нибудь из соседей кошу, а на другой день за это и отведут мне кусок сенокоса.

Заготовила я сена, дров в лесу нарубила, муж приехал. Хорошо я его встретила, и сначала у нас все было спокойно.

Подвели меня зубы. Так заболели - ни есть, ни спать не могу. А муж зовет на озеро ловить. Сказала, что зубы болят, так он меня веревкой:

- Вот тебе лекарство.

Потом смилостивился:

- Завтра поезжай в Оксино к фельдшеру.

Съездила я в один день туда и обратно. Торопилась, чтобы пораньше домой попасть. А он уже ждет.

Вижу, сидит один, на меня не глядит. Малицу я сняла, а жакетку помешкала: сквозь жакетку все не так больно попадет. Смотрю, веревку с гвоздя снял. Не успела в двери войти, схватил он меня. Я уцепилась за веревку, не даю бить. Долго мы возились, все думаю - не придет ли кто-нибудь, не защитит ли. Толкнул он меня, я запнулась о порог и упала. Навалился он на меня и давай коленками в бок пинать. Вдруг внутри у меня словно все перевернулось, стало тошно-тошно. Застонала я, веревку выпустила.

- Ой, - кричу, - голова кругом пошла!

А муж тут же грозится:

- Вот ударю по голове - и голова с плеч.

На мой крик прибежали люди.

- Воды! - кричу.

Мне дали воды, полили голову. А муж еще нахлестал веревкой и приговаривает:

- Вот тебе вода.

Тут я совсем омертвела. Старуха Матрена пришла, видит, что быть выкидышу. Увела меня к себе, не оставила. Я двое суток на постели вертелась, мучилась. Матрена с Хионьей хлопотали вокруг меня - ничем пособить не могут. Стали посылать мужа за акушеркой. А у него ответ короток:

- Я не буду с ней возиться.

Послала Хионья какого-то парня на своей лошади в Тельвиску. А не знала она, что акушерка тут же в Пустозерске в тот день у богачей Кожевиных ребенка принимала. Той порой и получился у меня выкидыш. Ребенок был на четвертом месяце. Весь изуродован, весь растискан, а все же вид человеческий уже был.

Дня через четыре мать приехала. Поп Николай присоветовал матери увезти меня. Мать согласилась. Собираемся мы, а муж сидит, молчит. Вынесли постель, одеяло, подушку. Пошла я к саням, простилась с мужем:

- Ну, прости. Может, я помру.

Он руку дал, а молчит.

Увезла меня мать. Недели две в банях мыли да лечили. Потом на ноги встала, стала работать.

Прослышал муж, что я выправилась, стал домой звать. Один раз хотел силой увезти. Я ухитрилась спрятаться у соседей на чердаке.

Второй раз приехал, добром зовет.

- Не еду, - говорю ему. - Зачем я поеду - бока ломать? И так им досталось.

Мать уговаривает:

- Пускай еще поживет, окрепнет, тогда и поедет.

А я думаю: "Зря, родимая, сулишь".

Когда муж уехал, я мать и спрашиваю:

- Ты, мама, вправду или нарочно?

Мать как ножом отрезала:

- Этим не играют.

С тех пор мать все меня уговаривала вернуться к мужу.

Накануне рождества опять нежеланный гостенек приехал. Остановился он у своего дяди Егора, а от него и к нам пришел. Мать чин по чину чаем его напоила. А я не выхожу.

Собралась вся моя и мужняя родня, дотолковались, что я вернуться должна. Пришла ко мне мать, говорит:

- Собирайся.

Вышла я в избу, зашла в передний угол за стол, села, на стол голову приклонила.

- Отсеки мне, - говорю, - маменька, буйную голову на колодке топором, режь меня - не поеду.

Вся родня, кроме Константина, приступила ко мне. Муж раз десять в ноги поклонился. А я как камень лежу. Брат мне голову от стола оторвать не может. Я как онемела. Весь день пробились, ответа не получили. Я одного боялась: буду говорить - обмякну, покорюсь. Ну и креплюсь, молчу.

Но вот все отступились. Муж вышел. Слышу, с матерью в сенях толкует. Потом он ушел вместе с дядей. Не знаю, о чем муж говорил с моей матерью, а только она после этого и напустилась на меня:

- Вон, чтобы ни духу, ни следу твоего не было! Неслыханного сраму наделала - от живого мужа ушла. Собакам тебя бросить надо. Примешь этот позор на себя - прокляну. А сейчас - вон!

Тут и отчим за меня вступился, на мать заворчал:

- Ты с ума сошла! Человек в таком несчастье, а ты вон гонишь. Добрый человек в такую ночь собаку не выгонит, а ты в святой вечер свою дочь клянешь.

Как услышала я, что отчим так говорит, потихоньку на полати поднялась и лежу. Лежала я так двое суток. Рождество наступило. В праздник рано встают, пекут да варят. Все сели есть, а меня мать не поит, не кормит. Ну я и лежу: свое не нажито, а на чужой каравай рта не разевай.

Ребятишки приходят со звездами, славят рождество. Девчонки поют свое:

Снеги на землю падали,

Очи на небо взирали.

А одна озорница переиначила:

Овцы на небо скакали...

Лежу я на полатях и вспоминаю, как я шести да семи лет вот так же бегала по дворам славить. Позже не пришлось: сразу большая выросла и не до того стало. А девчонки поют:

Прикатилось рождество

Ко Петру под окно,

Ко Ивановичу.

Уж ты, Петр осподин,

Вставай поране,

Ручки мой побеле,

Отпирай окно,

Встречай рождество...

Одарила мать христославцев гостинцами: калачами, пряниками, конфетами да еще и гривенник сунула. А я лежу и думаю: некуда мне голову приклонить. Славить идти, что ли? Есть еще не хотелось: сыта я была обидой своей. Обидно было, что мать родная не то что угощеньем, а словом ласковым свою дочь не утешила.