Читать интересную книгу Былицы - Валерий Свешников

Чердак дома являл собою еще одно волшебное свойство – он был выходом в другое измерение. Ну, если не в другое измерение, то хотя бы в другое пространство – через чердак можно было выбраться на крышу. А оттуда открывался такой вид, что дух захватывало! Во-первых, это другая точка зрения – ты выше всех, а все ниже тебя и даже не подозревают, что ты на них смотришь свысока. Почему-то всегда привлекали мое внимание окружающие храмы. Их в Вологде всегда было много, жаль, что многим из них выпала трудная судьба. Из всех храмов Вологды оставались действующими только церкви на кладбищах. Те, что были вблизи нашего дома, уже давно стали складами, учреждениями, овощехранилищами и даже фабричками – пуговичной и швейной. Родители, конечно, помнили подлинные имена святых, ради которых поставили когда-то церкви. Но сейчас я уже не смогу вспомнить их, за исключением немногих. Правда, были у моих родителей и какие-то свои имена храмов, отличающиеся от подлинных названий. Так, ближняя и, на мой взгляд, самая красивая церковь Варлаама Хутынского, а рядом еще одна церквушка, которая носила имя Ильи Пророка. От нашего дома она находилась к северо-западу. И если из-за церкви надвигалась туча, да еще с молниями, то так и говорили: «Да, из-за Ильи Пророка идет гроза, держись, надо закрывать окна (или убирать белье с улицы)». Церковь Варлаама Хутынского была очень изящна и необычна. У нее совершенно необычная архитектура для православной церкви – есть в ней что-то итальянское из-за воздушности. Эту легкость ей придает полукруглая колоннада над входом. У церкви очень изящный шпиль – редкое для наших церквей решение. Необычны для церквей севера и две вазы, украшающие алтарную часть. Я застал период реставрации этой церкви и поэтому смог забраться на леса до самого шпиля. Впечатления остались великолепные. Похожую церковь я не встречал больше нигде, разве что далеко от города, близ села Кубенского, есть слегка похожая.

Школа №14

В школу я пошел в 1945 году. Это была школа №14, ближайшая к дому. Располагалась она в деревянном особняке. Он был не так богат, как соседний – дом Засецких, в котором тоже была школа. У нашей интерьер тоже был попроще, даже печи тоже были кафельные, правда, не такие богатые и красивые, как в доме Засецких.

С этими печами, помнится, мы не очень почтительно обращались. Меня сразу научили извлекать искры с помощью обычного стального пера. Для этого надо было тыльной частью пера быстро провести по шву между кафельными плитками. При достаточном нажиме удавалось получить неожиданно яркий сноп искр. А что для парнишки может быть желанней, чем владение каким-нибудь новым приемом, фокусом или уменьем!

Наша школа была неплохой. Судить об этом можно хотя бы по тому, что у нас на уроках часто сидели практикантки из соседнего педучилища. Нашу первую учительницу звали Зоя Николаевна Прозоровская. Она жила в соседнем доме. Для меня это было сущим наказанием, так как обо всех моих проделках родители узнавали, что называется, из первых уст. Так, Зоя Николаевна сообщила, что я очень тихо говорю, отвечая на уроках. Меня пытались увещевать, стыдить и воспитывать, но это плохо помогало. Какая-то особенность моего организма мешала громко говорить на уроках, но почему-то эта особенность не мешала мне орать на переменках.

Годы после войн были довольно голодными. По какой-то причине я был очень худой, в смысле, тощий, но не настолько же мы не доедали. Однако школьный врач спросил родителей, не из блокады ли я. Чего мне не хватало, не знаю, но про меня долго говорили – «кожа да кости». Постепенно я догнал своих сверстников по весу, и вопросы исчезли сами собой.

Долго сказывалось мое домашнее воспитание. В детском саду я, может быть, научился бы говорить громко и даже смог бы, встав на стульчик, преодолеть робость для выступления со стишками. Но чего не было – того не было. Не знаю почему, но я слыхом не слыхивал о прививках, и поэтому первый визит класса для каких-то прививок был для меня потрясением. Я долго не давался эскулапам в лапы. Говорят, что я орал от страха, но сильные аргументы: «Мальчики же не плачут!» и «А как же солдаты на войне?» – сделали свое дело, и мне что-то там привили. Сказалась ловкость рук врачей и медсестер и лживый яд из их врачебных уст.

Осталось в памяти впечатление о попытках системы образования как-то нас подкармливать. То есть формировать что-то вроде пищевого рефлекса, как у собак Павлова. Но кормить-то нас поначалу было нечем, кроме хлеба и сахарного песка. Вот и давали нам на большой перемене кусочек черного хлеба и маленький кулечек (фунтик) с двумя чайными ложками сахарного песку и, само собой, со стаканом жидкого чая. Удивительно, что до сих пор сочетание этих вкусов вызывает воспоминания об этих годах учебы. А вы говорите, что мы люди, а не собаки Павлова!

Весной, когда, наконец, теплело в природе, нам давали булочки-жаворонки. Это был просто праздник! Однако антирелигиозная пропаганда так запудрила всем мозги, что никто из окружающих не смог нам объяснить традиции такого праздника, как Благовещенье. Только кто-то из окружающих – либо моя бабушка Саша, либо монашка Маша, живущая у нас в доме, – рассказали мне об этом празднике и его традициях. Правда, я ничего не понял, так как рассказанное не укладывалось в мою картину мира.

Запомнилось упорное тщание учителей сделать из нас каллиграфов. Сначала всю первую четверть мы писали карандашом в тетрадях с тремя горизонтальными и частыми косыми линиями. А потом нам в качестве индивидуального поощрения за старание разрешали писать перьевой ручкой. И мы старались!

Когда мы перешли во второй класс и уже начинали писать в тетрадях с редкими косыми линиями – какой прогресс! – нам показали ученика-первоклашку с почти каллиграфическим почерком. Фамилия его была Марков, этот каллиграф росточку был не очень большого, но пыжился он, как будто совершил что-то необыкновенное, вроде перехода через Северный полюс. Жаль, не удалось узнать его дальнейшую судьбу. Позднее я понял, что хороший почерк никак не гарантирует высокого ума и наличия других талантов. Из всех знакомых наиболее красивый почерк оказался у Вячеслава Н. – мужа моей сестры Иры – человека простоватого и неглупого, но не более того.

Да, надо бы сказать и о перьевой ручке. Это было простое на вид изделие, но сколько труда приходилось вкладывать, чтобы овладеть им, то есть письмом. Поначалу то чернила расплывались, то перо рвало бумагу, то возникали кляксы, и только спустя полгода мы начинали писать и получать при этом хотя бы тройки и четверки. Странно, но девчонки умудрялись получать еще и удовольствие от письма. К нам, парнишкам, это пришло много позднее.

А сколько при этом существовало дополнительных, как теперь бы сказали, гаджетов! Одних перьев было такое разнообразие, что можно было случайно перепутать их и тем самым нарушить табу, наложенное учителем. У перьев существовала какая-то хитрая иерархия. Она определялась порядковым номером, всегда обозначенным на пере. Строгой системы в этой номенклатуре не было – просто учитель настойчиво советовал пользоваться определенным номером пера. Думаю, что определяющим моментом в системе была мягкость пера, то есть способность его к написанию волосяных и жирных (нажимных) линий. Современным ученикам этих терминов не понять.

Много значило качество чернил. Готовили их из порошка, но все старания в поддержании качества чернил легко разбивались небольшим кусочком карбида кальция, опущенным в чернильницу. Этот прием позднее использовали для того, чтобы не писать контрольную работу. Ну, если и писать, то в сокращенном варианте. Подобные проделки могли сорвать и объяснение нового материала. Для этого наши проказники натирали доску воском, и все – написать на ней что-либо мелом становилось невозможным.

Мешали хорошо писать ручкой разнообразные волоски и прочий мусор, попадающий в чернильницу. Избавиться от этих добавок удавалось с помощью специальных перочисток – суконных кружочков, сшитых заботливыми матерями для своих первоклашек. Как архаизм до сих пор сохранились в школьных тетрадях розовые или зеленоватые листки – промокашки. Они скоро, я думаю, исчезнут за ненадобностью, как, впрочем, и само это слово. А в наше время промокашка была нужна как воздух. Ведь если ты не промокнешь последние (нижние) написанные строчки на правой странице и перевернешь ее, то испортишь написанное, чернила размажутся, и все старания пойдут прахом.

Необходимо немного сказать о чернильницах-непроливайках. Что-то в организации образования не срабатывало, и нам приходилось таскать в школу особые чернильницы, из которых чернила не выливались при опрокидывании. Это, конечно, удобно, но лучше было бы иметь в школе нормальные чернильницы.