и запомнило Время.
Можно спорить… красивая… нет?
– Женщины бывают красивые и некрасивые…
– Нет, женщин некрасивых не бывает…
– Правильно! – это у мужчин бывают дурные вкусы…
Настоящая сиреневая история. Господин Время (оно тогда ещё было
молодым… а кто скажет, что теперь оно старое?), господин Время, пролетая, не
мог не остановиться и не посмотреть такую красивую пьесу о такой красивой
женщине…
Цвела сирень. Как всегда цвела так, что сильфы и эльфы заходились от неё.
Она цвела так, ещё с тех пор, когда чудовищный, рогатый и одуревший от
похоти бог Пан пытался прижать её, ещё Сирингу, ещё голенастую нимфу, к
додонскому дубу и изнасиловать без всяких правил – жестоко и больно, по праву
хозяина леса и луга и по своей злобной неразборчивости. У неё не было выхода
– она отбивалась и царапалась, а он срывал с неё редкие одежды, и, на пике, на
грани, когда уже не вскрик, но ещё не крик, она взмолилась к богам, и они её
сделали сиренью. В отместку она стала издавать такой аромат, что хозяин
озверел и бросился ломать её цветы, но от этого цветов становилось ещё
больше. Изнемогший, он упал… а когда очнулся, ему стало невыносимо
жалко… он сделал из ветки сирени свирель… но это уже другая история.
Цвела сирень, Гефест вместе с Афиной ковали и лепили невиданное и
неслыханное, ни на Олимпе, ни на Земле чудо – первую женщину. Врали
шизонепетки многонадрезные (шу-шу-шу, ши-ши-ши, ши-ши-ши), что
женщину творили по заказу Зевса, чтоб наказать людей за что-то. Ещё не было
не только за что наказывать, ещё (в очередной раз) не было самих людей.
Пандора была первой женщиной… а дальше уже идут перепевы (и я думаю,
перепевы идут, чтоб исказить историю и исказить её в угоду кому-то, в чём я,
конечно, в этой книжке, посвящённой совсем другому, не буду разбираться),
идут перепевы шизонепеток, пустырников и других терниев: «…шу-шу-шу, ши-
43
ши-ши, созданной, – перешёптываются они, – чтоб наказать людей. Лилит тоже
была первой, шу-шу-шу, как бы – это не одна и та же персона? Время видело и
знает, и знает, что сходилась она с сынами божиими, иначе откуда бы взялись
все эти «издревле славные люди»».
«В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как
сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им.
Это были сильные, издревле славные люди»1.
Время знает обо всём, но молчит… может потому, что уже не помнит про
Лилит…
И всё-таки цвела сирень. Сирень цвела, а из кузницы, под самой Этной,
доносился такой грохот, что Эрато и Эвтерпа, у которых были особенно нежные
ушки, и у которых от грохота разболелись головки, сбежали с Олимпа на
Землю. К братьям по крови, к Алоадам сбежали и нажаловались братьям, мол,
де, вот, на Олимпе уже нет никакого покоя, чтоб в тишине сочинять песни и
гимны, потому что этот ненасытно-сексуальный Кронид то мечет громы, то
ругается с женой, то, вот – задумал отомстить Прометею, и Гефест с Афиной
(всегда они у него под рукой, всегда рады угодить) затеяли такое
светопреставление! Жалобы, конечно, проникли Алоадов справедливым
негодованием и стали одной из причин, почему они хотели взгромоздить
Пелион на Оссу, или Оссу на Пелион, или Оссу на Олимп, а на Оссу Пелион
(теперь уже точно никто не знает), чтоб достичь неба и отвоевать себе в жёны
Геру и Артемиду. Чем закончилось? все – и знают, и помнят. Если уж Атлант,
который может на себе всё небо держать, бежал, как угорелый, от молний Зевса
на край света, то, что там Алоады2… а вот Прометей (родной брат Атланта, и
оба они сыновья Иапета, поэтому Иапетиониды), Прометей – это другое дело.
История старая, поросла мхом, и Время – оно-то знало её, но не хотело
перемешивать грешное с праведным. История про любовь Прометея и Пандоры
– одно, а история свор и ссор Прометея с Зевсом – другое; а то так можно
никогда до конца и не дорассказывать; достаточно сказать, что Зевс решил
отомстить Прометею за какие-то его (Прометея) неблаговидные, с точки зрения
самого главного олимпийца, прошлые делишки (таких у Иапетионида хватало).
В гневе сказал Прометею Кронид, облаков собиратель:
"Сын Иапета, меж всех наиболе на выдумки хитрый!
Козней коварных своих, мой любезный, еще не забыл ты! "3
И решил Кронид это дело сделать хитро, таким хитро-мудрёным образом
(не иначе, как ему подсоветовал подлючий и насмешливый Мом), таким
мудрёным образом, что даже Время остановилось, чтоб отсмотреть, а
отсмотрев, запомнило эту историю.
1Ветхий завет.
2Семнадцать метров длины и всего четыре ширины.
3Гесиод, «Теогония», пер. В.В.Вересаева и О.П.Цыбенко
44
Огонь в горне пылал, отбрасывал блики на стоящего, опирающегося на
громадный молот Гефеста; потного, с бугристыми по всему телу натруженными
мышцами, склонившего чуть к правому плечу голову в торчащих во все
стороны кудрявых волосах, ещё более чёрных, чем застрявшие в них куски
сажи. Гефест прищурил, опираясь на молот, свои выпученные глаза и глядел на
ещё тёплую, ещё без имени, но уже со всеми прелестями (на которые смотрел
бы, не насмотрелся), будущую Пандору, прикрывающую рукой одну из этих
прелестей, самую важную (жест – непонятно как перенятый – не жила ещё, не
видела и не слышала ещё ничего, а уже, пожалуста – перенятый у Афродиты,
когда та появляется в морской раковине, рождённая из крови оскоплённого
Урана). Рука, кстати, которой прикрывалась еще, по сути, не рождённая, мешает
Афине производить последние, контрольные замеры, и мудрая Тритогенея
сбрасывает её раз от разу на наковальню, но та (ещё и не рождённая – в Театре
всё можно) снова возвращает руку на положенное место. «Не забыли ли что?» -
в который раз спрашивает себя хромой мастер.
Здесь же сын Иапета, в отблесках горящего горна, мастер и специалист -
куда там Афине и Гефесту вместе взятым. Он не участвует непосредственно в
создании, но, как старший, наблюдает, помогает словом, иногда и подаст кое-
что, как сейчас циркуль, чтоб измерить размер головы, для которой уже
готовый, отдельно выкованный лежит венец, на котором чего только ни
наклепал трудолюбивый кузнец: и чудовища, и звери, и птицы, и сам Зевс,
хитро улыбающийся из-за эгиды. Гефест клепал с натуры, и Зевс, когда
позировал, специально сделал такую улыбку на своём лице. Прометей ничего
не знает о коварном замысле Зевса, как не знает о нём и Гефест, и Афина – они
трудятся, в