но всё равно молчали.
Аллочка-давалочка
Рапорт ему не подписали. Полковник даже слушать не стал. Иди работай, пока работается. Там видно будет.
– Где остальные?
Остальные пришли ровно вовремя. На планёрке докладывали о промежуточных итогах, готовились к предстоящему отчёту. Поговаривали, что Савчук собрался на пенсию. Не устал – попросили. И виной всему Жарков, воля ваша. Такое не прощают, за такое спрашивают и прощаются.
Он-то сам живой, даже уволиться не дают по-человечески. А полковник – что. Дёрганый, седой, убитый. Давно пора заниматься внуками и семью видеть по-настоящему, а не это всё.
Сам Жарков тоже – ну, пожалуйста: работу нашёл нормальную, и график сутки-трое, трудись не хочу. На торговый склад главным специалистом по безопасности. Сторожем, проще говоря. Сторожить он умеет, чего там особенного.
Начальник не трогал особо, и даже похвалил личный состав за хорошую работу в текущем месяце. На самом деле никаких достижений никто не имел, разве что направили в суд запланированное количество дел и вроде как заслуживали хоть сиюминутных нейтральных слов.
«Закроем год. В следующем станет лучше».
И каждый поверил в – своё собственное – лучшее, о котором проще не думать, чтобы не спугнуть, не сглазить, не заговорить. То ли мимоходом, то ли невзначай, между слов и как бы второпях, Савчук обмолвился, что планируется очередная зачистка массажек, в которой Жарков должен принять самое непосредственное участие.
– Я не могу, у меня семья, – спохватился Жарков.
– У всех семьи, – настаивал полковник, – ты что предлагаешь? Никто кроме нас, Жора. Не девушкам же, в самом деле.
Девушки заулыбались, хотя некоторым не мешало бы, наверное. Ради опыта, как говорится, для большой любви.
Не поспоришь, не уйдёшь. Право на жизнь нужно заслужить. Разрешили тебе, Жарков, будь добр. Других не было. Одному не дадут, второй запорет, третий уже засветился.
Он дал добро – и вспомнил о далёких армейских узбечках, о которых им, изголодавшимся тогда дембелям, рассказал старшина. Узбечки брали немного и хорошо работали. Пацаны давились от наслаждения и долго-долго молчали – словно понимали, что есть нечто большее, чем слово, и вовсе не обязательно говорить, когда ты счастлив.
Решено, отставить трёп.
С Аллочкой – так и познакомился; так и остался, так и планировал впредь. Сначала – нехотя и вопреки, потом – с удовольствием и по правде.
Его зарядили камерой. Жарков не разбирался. Ребята из оперативно-технического отдела обнадёжили, что всё пройдёт как по маслу. В этом как раз никаких сомнений. Но вот запись, как бы сказать… все же потом посмотрят, обсудят, разнесут. А вдруг не получится, вдруг то самое, что случается с каждым хоть раз в жизни. С Жарковым тоже случалось – но никто, кроме жены, не знал, да и та, мудрая-мудрая, не придала значения. Со всеми бывает, не переживай.
Массажный салон «Релакс», только медицинские услуги, невзрачный подвальчик на пересечении Белинского и Красной. Жилой дом, офисные помещения, работа-суета, – а ниже (некуда) самый настоящий рай для уставших мужчин, очумелые женские ручки.
Вход по звонку; маленький такой звоночек, не разглядишь. Голос на том конце: да, слушаю – проходи, садись. Женщина, большая и плотная, с такой только на крайняк; подумал: не очень бы хотелось. Она и сама не хотела; иногда лишь возникало это причудливое «почему бы и нет», но сегодня, слава богу, не возникло. Убедилась, что трезвый, вроде бы опрятный, вроде при деньгах. Ну, каких ещё деньгах, хоть каких, а вообще – дорого. С двумя, сказала, скидка. Попробуй, не пожалеешь.
С двумя ни разу не было, но две – перебор, так не договаривались. Инициатива дерёт инициатора; он тоже собирался уже кого-нибудь да хорошенько.
Между кем-то и кем-то выбрал худенькую Аллочку. Девочка, цветочек, боже мой. В ночнушке прозрачной. В ночи тяжёлой. Иди, попросила, в душ. Он и пошёл; нашёлся тут послушный. Про камеру забыл, присобачили к лацкану – там и осталась.
Потом только вспомнил – когда лежал в чём родился, и видел, как она по нему туда и сюда, и телом, и душой. Скользкая, не ухватишь. Свет приглушён, музыка фоном, и свечи пахнут – господи прости, как будто не время для, а время против: жизнь коротка, радуйся, но помни.
Попробовал дальше, а как не попробовать. Понятное дело – нельзя, но для Жаркова любое «нельзя» – всё равно что «можно», сколько таких запретов нарушил, сколько уже натворил. Медленно и просто – да ладно тебе, что ты, как будто никогда. Она ему: перестань, я не какая-то, у нас тут не положено, меня же уволят. А сама – положила на это «не положено», не устояла, дура глупая, тронула и тронулась, и пошло-поехало, да катись оно всё, один раз живём, а дальше видно будет.
А про камеру забыл, конечно. Только звук с ахами да охами, не очень, но пойдёт. На троечку, можно и лучше постараться.
У неё муж когда-то был. Сама ушла. Нравится – вот так, каждый день с разными; не скучно. С ним тоже понравилось. Жарков не верил, но допускал.
Потом ещё приходил. Целенаправленно, без предупреждения. А как-то пришёл – и не вовремя: так и так, сказала большая женщина, занята наша Аллочка. Подожди немного, если хочешь.
Он хотел ещё как, но это «немного» не кончалось – не кончали. Слышал, как там, в их красной комнате, рычит не дохнет. Думал: сейчас, ну, пять минут, ну, десять – максимум, и зайдёт, и ворвётся, и прекратит к хренам эту всю незаслуженную любельку. Полчаса, больше, и уже словно незачем: у тебя вообще-то жена, у тебя вообще-то ребёнок, ты нормальный вообще, знак вопроса.
Вышел пьяный и старый, пузатый и седой, двое вышли, за ними Аллочка, одна. Неуклюже так в дверях ножкой водит, босиком по кругу. Жарков даже лиц не запомнил – на Аллочку пялился. А запомнил бы – что тогда? Нашёл бы, что ли? Ну, нашёл бы, – а дальше? Предъявить нечего, заявить – палевно. Не пали, Жарков, контору.
С двумя – перебор, пальчики по струнам. У него заиграло, защемило. Не ревнуй, улыбнулась Аллочка, я готова. У него тогда не вышло; покинуть бы огневой рубеж, да остался. Задержка при стрельбе, сборка и разборка.
– А что ты хотел? – хохотала. – Мне нравится.
Не нравилось, но хотелось: жить нормально, есть хорошо, одеваться и прочее. Ничего не предложил и оставил. У него семья.
– А сколько – за день? А за неделю? – не мог успокоиться Жарков.
Дома у Аллочки хорошо. Лучше, чем в салоне. В соседней