Читать интересную книгу Вся проза в одном томе - Юрий Кудряшов

Я ничего не говорила о себе. Но при этом, казалось, только теперь, как никогда и никому раньше, я говорю всё самое сокровенное. Пусть он не способен меня понять. Я и сама не способна себя понять. Но я не могла себе такого представить, что именно в этом бессмысленном наборе слов и окажусь я настоящая, какой я и сама себя толком не знала.

В этом что-то есть. Алекса будто бы и не существует. Он словно часть моего воображения. Ему ничего нельзя говорить – а значит, можно сказать что угодно. У нас нет общих знакомых, и никто никогда не узнает об этом. Когда весь этот кошмар закончится – мы с ним расстанемся и никогда больше не увидимся.

Это означало для меня максимальную свободу выражения, какой я никогда доселе не испытывала. Плевать, что он думает обо мне. Плевать, какое впечатление я произвожу на него. Плевать, как он меня понимает. Но как ни парадоксально, только теперь я впервые чувствовала, что обо мне правильно думают, меня правильно понимают и я произвожу правильное впечатление.

Мусорщик был прав. Вот она – я настоящая. Нужно было отделиться от мира, чтобы понять себя.

***

Алекс и Мария спали на одной кровати. Другой не было. Кровать была достаточно широкой. Оба спали довольно смирно – не храпели и не ворочались во сне. Они не мешали друг другу. Так и лежали всю ночь, отвернувшись в разные стороны. Засыпали и просыпались одновременно, как по часам.

Но это было неизбежно. Да никому и не нужно было этого избегать. Однажды утром Мария ощутила руку Алекса под своей ночной рубашкой. Она не стала сопротивляться. Она и сама истосковалась по мужским рукам. Его ловкие пальцы, едва касаясь, неторопливо карабкались снизу вверх по её телу, лаская каждый отдельный участок.

– Постой! – вдруг остановила она его. – Кровать скрипит. Давай на пол.

Она вскочила с кровати, сняла ночнушку – единственное, что было на ней – и легла на холодный паркет. Алекс собрался было продолжить, но тут и его посетила шальная мысль:

– Слушай, а ты обычно не слишком громко стонешь?

Мария задумалась, смущённо сжав коленки.

– Обычно громко.

– Можешь себя контролировать?

– Не всегда.

– Надо что-то придумать.

Но придумывать было уже не к спеху. Любовное настроение было безвозвратно испорчено.

***

ИЗ ДНЕВНИКОВ ЗАКЛЮЧЁННОЙ №12656544

Я поймала себя на мысли, что придуманная мною для Алекса жизнь кажется мне не менее реальной, чем та жизнь, которую я прожила в действительности. Мой мозг уже не замечает разницы. Алекс был прав. Наверное, это начало шизофрении.

Мой жених, наверное, с ума сходит, пытаясь найти меня. А я перестала что-либо чувствовать к нему и ко всей своей прошлой жизни. Словно она была во сне. Я никогда не смогла бы объяснить ему, почему занимаюсь любовью с Алексом. Он не поймёт этого, но я не вижу тут измены. Наверное, надо оказаться в нашей шкуре, чтобы понять это.

Мы с Алексом непрерывно вместе. Мы спим на одной кровати. Нас объединяет общий страх и эта гнетущая тишина. Я не воспринимаю его как отдельного человека. Он совершенно не интересен мне как мужчина и как личность. Я не вижу в нём ни того, ни другого. Алекс будто стал частью меня самой. Мы с ним срослись воедино. Заняться с ним сексом – всё равно что мастурбировать в одиночестве.

Нам обоим трудно было бы сдержаться, чтобы не переспать. В обычной жизни я бы пошла на это ради любимого. Но теперь все мирские моральные нормы утратили смысл, а у нас просто не было сил на воздержание. Да и кому оно нужно?

В следующий приезд Мусорщика Алекс внёс в список покупок скотч. Когда Мусорщик привёз нам скотч, Алекс заклеил мне рот, чтобы я не стонала. Очень удобно. Правда, скотч потом больно отдирать. Вчера я весь день ходила с ним. А зачем мне рот, если нечего сказать и нечего есть?

Боль вообще стала моей новой подругой. Я даже просила Алекса слегка поколачивать меня во время секса. А с заклеенным ртом даже не могла контролировать его проявления силы. Иногда мне казалось, что он сейчас убьёт меня. И в этом я находила особый кайф. Так я хотя бы чувствовала, что в моей жизни хоть что-то происходит, что-то движется. Пусть это лишь боль – но я хоть что-то чувствую – а значит живу.

Любовь, даже иллюзорная, притупляет чувство страха.

***

Однажды в понедельник Мусорщик не пришёл.

– Не волнуйся, он обязательно придёт завтра, – успокаивал Алекс Марию.

Но Мусорщик не пришёл и во вторник.

– Что же мы будем есть? – волновалась Мария.

– У нас ещё осталось немного с прошлого раза.

Мусорщик не приходил всю неделю. Чувство голода постепенно поглощало и подчиняло себе все остальные чувства. Оно начинало управлять Алексом и Марией, убивая в них последнее человеческое, что в них оставалось, и превращая их окончательно в животных.

У них уже не было сил заниматься любовью. Даже не было сил помыться. Они воняли и стали противны друг другу и сами себе. Лишь одна надежда ещё хоть как-то могла успокоить их: Мусорщик непременно должен был появиться в следующий понедельник.

Но и в следующий понедельник он не пришёл.

– Что со мной? – спросила Мария, разглядывая себя в зеркало.

Рёбра торчали, лопатки и ключицы выпирали, груди и ягодицы обвисли, щёки впали, губы пересохли, волосы свалялись – некогда прекрасная девушка превращалась в обтянутый кожей скелет.

– Ты исчезаешь, – ответил Алекс. – Как и я.

– Мы умрём?

– Нет, он обязательно придёт.

***

ИЗ ДНЕВНИКОВ ЗАКЛЮЧЁННОЙ №12656544

Сколько мы уже здесь? Я давно потеряла счёт времени. Да и течёт оно тут совсем по-другому. Час кажется днём, день кажется годом. Если бы мы сейчас вернулись в обычный мир – не узнали бы его. Наверное, люди там ходят и говорят в несколько раз быстрее. Наша жизнь протекает словно в замедленной съёмке.

К запаху гниющих заживо человеческих тел прибавилась вонь от мусора, который не выносили уже целый месяц. Мусорщик забыл о нас. Мы медленно угасаем. Нам ничего больше не остаётся. Вокруг нас – сплошное «нельзя»: телевизор, который нельзя включать; дверь, которую нельзя открыть; наконец, посуда, которой нельзя греметь. А зачем ещё нужна посуда, если в неё нечего положить?

Я уже не знаю, как долго мы ждём. Время медленно застывает, пока не остановится для нас совсем. Чувство голода словно живёт своей жизнью, отдельной от нас. Я уже не ощущаю веса собственного тела. Круглые сутки мы с Алексом только лежим и ждём. Чего именно? Сама не знаю. Либо Мусорщика, либо смерти. Что вероятнее? Что предпочтительнее? Даже этого я уже сказать не могу.

Наша жизнь заканчивается, и я подвожу итог. Наше пребывание здесь, по нашему внутреннему ощущению, заняло процентов девяносто всей нашей жизни. Об этих нескольких месяцах, казалось бы, можно написать толстенную книгу. Но стоит лишь вдуматься – и я понимаю, что мне решительно нечего об этом рассказать. Тишина и пустота заполнили всё наше пространство и время. Они поглотили нас без остатка и составили смысл нашего бытия, а вернее его отсутствие.

***

– В конце концов, так больше нельзя, – сказал однажды Алекс. – Ясно же, что он не придёт. Останемся здесь – умрём с голоду. Выйдем отсюда – будет хотя бы шанс. Мы даже не знаем, что там снаружи происходит! Мы ведь даже не можем включить телевизор! А вдруг война давно кончилась?

Алекс с трудом нашёл в себе силы дойти до двери. Расстояние, как и время, в этой комнате казалось во сто крат больше. Трясущейся рукой он схватился за ручку двери. Потянуть её вниз казалось ему самоубийством. Как будто моментальная смерть ждала его по ту сторону двери. Быть может, он и рад был бы умереть поскорее, нежели медленно загибаться от истощения. Но принять это решение, когда всего шаг отделял от смерти, было нелегко.

Наконец он открыл заветную дверь и впервые за несколько месяцев (а как ему самому казалось – впервые в жизни) вышел за порог опостылевшей квартиры. Марии было уже всё равно, она послушно поплелась вслед за ним. Они спустились на том же лифте, на котором некогда поднялись, и вышли на улицу.

Они думали, ничто уже не сможет их удивить. У них просто не было сил удивляться. Они сами не поняли, как нашли в себе силы спуститься вниз. Казалось, они выжимают из себя последнее, что в них осталось, чтобы поскорее упасть замертво. Однако кое-что всё же смогло удивить их настолько, что даже придало сил.

Улица была совершенно пуста. На ней не было никаких признаков жизни. Ни одного человека, ни одного автомобиля – ничего, кроме дороги и домов. Все одинаковые окна в одинаковых домах были загорожены одинаковыми шторами. Улица была словно нарисованная, бутафорская, выстроенная в кинопавильоне для съёмок какого-нибудь пошлого ужастика.

Но разве не ту же самую картину они оба видели, когда впервые приехали сюда на машине Мусорщика? Почему же они тогда не придали этому значения? Думали только о спасении своей шкуры?