42. «Вон там, в скучающих полях…»
Вон там, в скучающих полях,Сошлась и не уйдет земля,И небо в черный час над городамиВыбросило звездную рекламу,И только изредка вдалиЗавод огнями шевелит.Он должен, хмурый и угрюмый,Вести полей такую уйму,И жалуется мне обычно,Что тяжело, но что привычно;И впереди полей — его обоза —Дымит его труба, словно труба паровоза,И вспомнилось мне: бежит паровоз от погониИ сорок вагонов гонит,И пусть бы их было не сорок, а сто, а более ста,Паровоз бы бежал,Паровоз бы спешил,Паровоз бы устал, но бежал.Так и ты, завод! Наяву и во сне Гонишь в дождь и в снег,Гонишь в ночь и в деньБеспрестанный состав деревень.
1925
43. «Ночью, в полчаса второго…»
Ночью, в полчаса второго,Загудел над крышей провод,И я понял: отслужив года,Ожидают смерти провода.
Кровь пошла не скоро и не грея,Нервы снова вызвали тоску:Если электричество стареет,Сколько в юности моей секунд?
Сколько времени еще осталосьМне брести до станции Усталость?В строимый огромный домЯ боюсь явиться стариком.
Я боюсь, что за пространством будней,На веселом празднике машинПод руку старуху подадут мне,Скажут: на́ тебе — пляши.
И еще меня гнетет забота:Далеко не кончена работа.И еще берет меня тоска:Устает, работая, рука.
Каждый день меня иному учитИ никак не может научить…Тяжело мне, как навозной куче,Только кучей удобренья быть.
И она бы иногда хотелаВыпрямиться круглым телом,И под ласковым взглядом дняХоть бы раз перестать вонять.
Вся земля ей будто бы чужая,Близких нет, она — ко мне:Я сумею с нею наравнеСтариться во славу урожая.
1925
44. КНИГА
Безмолвствует черный обхват переплета,Страницы тесней обнялись в корешке,И книга недвижна. Но книге охотаПрильнуть к человеческой теплой руке.
Небрежно рассказ недочитанный кинут,Хозяин ушел и повесил замок.Сегодня он отдал последний полтинникЗа краткую встречу с героем Зоро,
Он сядет на лучший из третьего места,Ему одному предназначенный стул,Смотреть, как Зоро похищает невесту,В запретном саду раздирая листву.
Двенадцать сержантов и десять капраловЕго окружают, но маска бежит,И вот уж на лошади мчится по скалам,И в публику сыплется пыль от копыт.
И вот на скале, где над пропастью выгиб,Бесстрашный Зоро повстречался с врагом…Ну, разве покажет убогая книгаТакой полновесный удар кулаком?
Безмолвствует черный обхват переплета,Страницы тесней обнялись в корешке,И книга недвижна. Но книге охотаПрильнуть к человеческой теплой руке.
1925
45. ПРИЗРАК
Я был совершенно здоровым в тот день,И где бы тут призраку взяться?В двенадцать часов появляется теньБез признаков галлюцинаций.
(Она не похожа на мертвецов,Являвшихся прежде поэтам,Ей френч голубой заменяет покров,И кепка на череп надета.
Чернеющих впадин безжизненный взглядПод блеском пенсне оживает.И таза не видно — пуговиц рядНаглухо всё закрывает.)
— Привет мой земному!— Здорово, мертвец!Мне странно твое посещенье.О, я ведь не Гамлет — мой старый отецЖивет на моем иждивенье.
Зачем ты явился? О тень, удались!Ведь я (что для призрака хуже?)По убеждениям — матерьялистИ комсомолец к тому же.
Знакомство вести с мертвецами давноДля нас подозрительный признак.Поэтам теперешним запрещеноИметь хоть малюсенький призрак.
И если войдет посторонний ко мнеИ встретит нас — определенноЯ медленно буду гореть на огнеУклонов,Уклонов,Уклонов…
Мне голосом тихим мертвец отвечалС заметным загробным акцентом:— Мой друг! Я в твоем общежитье стучалВ двери ко многим студентам.
— Уйдите! — они мне кричали в ответДрожащими голосами.— Уйдите! Вон там проживает поэт,Ведущий дела с мертвецами.
О друг мой земной, не гнушайся меня,Забудем о классовой розни.По вашей столице я шлялся два дня,Две ночи провел на морозе.
Я вышел из гроба как следует быть:С косою и в покрывале(Такие экскурсии, может бытьТы вспомнишь, и прежде бывали).
Но, только меня увидали в лесуВ моем облачении древнем,Безжалостно отобрали косуИ отослали в деревню.
Я в город явился, и многих зевакОдежда моя удивляла.— Снимай покрывало, старый чудак!Кто носит теперь покрывала?
Они выражали сочувствие мнеИ, чтоб облегчить мои муки,Мне выдали френч, подарили пенсне,Надели потертые брюки.
Тяжел и неловок мой жизненный путь,Тем более, что не живой я.О друг мой живущий! Позволь отдохнутьХотя б до рассвета с тобою.
Он встал на колени, он плакал, он звал,Он принялся дико метаться…Я был беспощаден. Я призрак прогнал,Спасая свою репутацию.
Теперь вспоминаю ночною поройО встрече такой необычной…Должно быть, на каменной мостовойБедняга скончался вторично.
<1926>
46. ЛЕГЕНДА ОБ АНГЛИЙСКИХ ШАХТЕРАХ
Если земля недовольна судьбою —Уголь трясется в ее груди.Слышишь, товарищ? — внизу, под тобою,Пересыпаясь, уголь гудит.
Эту легенду о первом забое,Брат мой британский, ты выучишь скоро.Ночь, говорят, была голубою(Странная ночь для шахтера!).
Горе вселилось под ветхие крыши,Плети свистели… И от испугаДревние звезды поднялись повыше,Древние люди запрятались в уголь.
Тусклый фонарик в руке закачалсяВ эту подземную ночь без рассвета…Брат мой! Ручаюсь: до этого часаЛюди не знали черного цвета.
С каждым ударом на добрую саженьУголь отскакивал. Ну-ка, быстрее!..Старческим шагом, покрытое сажей,Время сползало в глубь галереи.
Хмуро молчал неприветливый уголь,Шли вагонетки, и рельсы сверкали…Где же ты, нежность? И люди подругуСами себе из угля высекали.
Лошадь слепая ребенка качала,Грустною нянькой уселось молчанье…Молодость! Где же твое начало?Где же, о старость, твое окончанье?
Участь отца повторяется дважды,Черное племя рождалось, и снова —Стук вагонеток… Но, брат мой, однаждыЛюди внизу докопались до слова.
И за молчанья разорванным кругомШахта, как пламенем, криком объята:«Хватит! Довольно! Не правда ли, уголь?»Уголь ответил: «Вы правы, ребята!»
Люди поднялись по узким проходам,Утро их встретило красным рассветом…Брат мой! Ручаюсь: до этого годаЛюди не знали красного цвета.
<1926>
47. ЛИРИЧЕСКИЙ УПРАВДЕЛ
Мы об руку с лаской жестокость встречаем:Убийца спасает детей и животных,Палач улыбается дома за чаемИ в жмурки с сынишкой играет охотно.
И даже поэты беседуют прозой,Готовят зачеты, читают рассказы…Лишь вы в кабинете насупились грозно,Входящих улыбкой не встретив ни разу.
За осенью — стужа, за веснами — лето,Проносятся праздники колоколами,Таинственной жизнью в тиши кабинетовЖивут управляющие делами.
Для лета есть зонтик, зимою — калоши,Надежная крыша — дожди не прольются…Ах, если б вы знали, как много хорошихНа складах поэзии есть резолюций!
Ведь каждая буква из стихотвореньяВ любой резолюции сыщет подругу,Но там, где начертано ваше решенье,Там буквы рыдают, запрятавшись в угол…
Суровый товарищ, прошу вас — засмейтесь!Я новую песню для вас пропою.Улыбка недремлющим красноармейцемВстает, охраняя поэму мою.
Устало проходит эпический полдень,Лирический сумрак сгустился над нами.Вы слышите? Песнями сумрак заполнен,И конница снова звенит стременами.
Ах, это, поверьте, не отблеск камина —Теплушечный дым над степями заплавал.Пред нами встает боевая равнинаОгромною комнатой смерти и славы.
Артиллерийская ночь наготове,Ждет, неприятеля подозревая…Атака! Я снова тобой арестован,Тебя вспоминая в теплушке трамвая.
Суровый товарищ! Солнце заходит,Но наше еще не сияло как следует.Прошу вас: засмейтесь, как прежде бывало,У дымных костров за веселой беседою.
На нас из потемок, даруя нам песни,Страна боевая с надеждой глядела…Страна боевая! Ты снова воскреснешь,Когда засмеются твои управделы.
Ты снова воскреснешь, ты спросишь поэта:«Готова ли песня твоя боевая?»Я сразу ударю лирическим ветром,Над башнями смеха улыбку взвивая.
<1926>
48. ЕСЕНИНУ