38. МАРОККО
Тяжкий полуденный знойВстал над восставшей страной;Кровью песок обагрив,Движется раненый риф.
К вечеру солнце зайдет,Двинутся рифы вперед,Словно густые пластыСпрятанной темноты.
Вышли проклятые сроки;Жаждой свободы томим,К освобожденью МароккоВыведет Абд эль Керим.
Годы тяжелого грузаВыросли в каменный пласт.Кто подчинится французам,Волю испанцам продаст.
Горло до боли сжалаВражеская ладонь.Рифы не любят жалоб,Рифы полюбят огонь.
Пальмы верхушки нагнули,Кровью встревожен песок.В ночь восьмого июляРифы назначили срок.
Пальмы верхушки нагнули,Словно завидя самум.В ночь восьмого июляРифы возьмут Уэндсмун.
Ночь никогда доселеЧерной такой не была.В черную ночь под шрапнельюЧерные шли тела.
Прошлую ночь отступили,Кровью песок обагрив.В жаркий песок, как в могилу,Лег не один риф.
Ночь. Выручай сегодня!Видишь, навстречу тебеГолову каждый поднялИ отдает борьбе.
Движемся новым походом.Но, подчиняясь свинцу.Черным полкам не отдалКрепость свою француз.
И, обнажая раны,Пушкам наперевесГрозные аэропланыМолча сошли с небес.
Пусть проиграли сраженье —Мертвые снова зовут.Первые пораженьяК новым победам ведут.
Скоро настанут сроки,И разнесет призывВ освобожденном МароккоОсвобожденный риф.
1925
39. НА МОРЕ
Ночь надвинулась на прибой,Перемешанная с водой,Ветер, мокрый и черный весь,Погружается в эту смесь.
Там, где издавна водянойПравил водами, бьет прибой.Я плыву теперь среди них —Умирающих водяных.
Ветер с лодкой бегут вдвоем,Ветер лодку толкнул плечом,Он помчит ее напролом,Он завяжет ее узлом.
Пристань издали стережетМой уход и мой приход.Там под ветра тяжелый свистЖдет меня молодой марксист.
Окатила его сполнаНесознательная волна.Он — ученый со всех сторон —Повеленьем волны смущен.
И кричит и кричит мне вслед:— Ты погиб, молодой поэт! —Дескать, пробил последний часОторвавшемуся от масс!
Трижды схваченная водой.Устремляется на прибойК небу в вечные временаПрипечатанная луна.
И, ломая последний звук,Мокрый ветер смолкает вдругУ моих напряженных рук.
Море смотрит наверх, а тамПо расчищенным небесамПутешествует лунный дискИз Одессы в Новороссийск.
Я оставил свое весло,Море тихо его взяло.В небе тающий лунный дымПритворяется голубым.
Но готова отдать ударОтдыхающая вода,И под лодкой моей давноШевелится морское дно.
Там взволнованно проплылаОдинокая рыба-пила,И четырнадцать рыб за нейОседлали морских коней.
Я готов отразить рядыНападенья любой воды,Но оставить я не могуЧеловека на берегу.
У него и у меняОдинаковые имена,Мы взрывали с ним не однуСухопутную тишину.
Но когда до воды дошло,Я налег на свое весло,Он — противник морских простуд —Встал у берега на посту
И кричит и кричит мне вслед:— Ты погиб, молодой поэт! —Дескать, пробил последний часОторвавшемуся от масс.
Тучи в небе идут подряд,Будто рота идет солдат,Молнией вооружена,Офицеру подчинена.
Лодке маленькой напроломВстал восхода громадный дом.Весла в руки, глаза туда ж,В самый верхний его этаж.
Плыть сегодня и завтра плыть,Горизонтами шевелить, —Там, у края чужой земли,Дышат старые корабли.
Я попробую их догнать,И стрелять в них, и попадать.
Надо опытным быть пловцом,И, что шутка здесь ни при чем,Подтверждает из года в годБиография этих вод.
Ветер с лодкой вступил в борьбу,Я навстречу ему гребу,Чтоб волна уйти не смоглаОт преследования весла.
1925
40. НЭПМАН
Я стою у высоких дверей,Я слежу за работой твоей.Ты устал. На лице твоем пот,Словно капелька жира, течет.Стой! Ты рано, дружок, поднялся.Поработай еще полчаса!
К четырем в предвечернюю мглуМагазин задремал на углу.В ресторане пятнадцать минутТы блуждал по равнине Меню, —Там, в широкой ее полутьме,Протекает ручей Консоме,
Там в пещере незримо живетМолчаливая тварь — Антрекот;Прислонившись к его голове,Тихо дремлет салат Оливье…Ты раздумывал долго. ПотомТы прицелился длинным рублем.
Я стоял у дверей, недвижим,Я следил за обедом твоим.Этот счет за бифштекс и компотЗаписал я в походный блокнот,И швейцар, ливреей звеня,С подозреньем взглянул на меня.
А потом, когда стало темно,Мери Пикфорд зажгла полотно.Ты сидел недвижимо — и вдругОбернулся, скрывая испуг,—Ты услышал, как рядом с тобойЯ дожевывал хлеб с ветчиной…
Две кровати легли в полумгле,Два ликера стоят на столе,Пьяной женщины крашеный ротТвои мокрые губы зовет.Ты дрожащей рукою с нееОсторожно снимаешь белье.
Я спокойно смотрел… Всё равно,Ты оплатишь мне счет за вино,И за женщину двадцать рублейОбозначено в книжке моей…Этот день, этот час недалек:Ты ответишь по счету, дружок!..
Два ликера стоят на столе,Две кровати легли в полумгле.Молчаливо проходит луна.Неподвижно стоит тишина.В ней — усталость ночных сторожей,В ней — бессонница наших ночей.
1925
41. ТОВАРИЩАМ
На Мишку прежнего стал непохож Светлов,И кто-то мне с упреком бросил,Что я сменил ваш гул многоголосыйНа древний сон старух и стариков.
Фронты и тыл… Мы вместе до сих пор уж.Бредем в строю по выжженной траве.И неизвестно нам, что каждый человекНаполовину — вор, наполовину — сторож.
Мы все стоим на пограничьях расИ стережем нашествие былого,Но захотелось мне, как в детстве, сноваРазбить стекло и что-нибудь украсть.
Затосковала грудь и снова захотелаВздохнуть разок прошедшим ветерком.И, чтоб никто не мог прокрасться в дом,Я голову свою повесил над замкомИ щель заткнул своим высоким телом.
И пусть тоска еще сидит в груди.Она умолкнет, седенькая крошка:Пусть я ногою делаю подножкиДругой ноге, идущей впереди, —
Я подружу свои враждующие ногиИ расскажу, кому бы ни пришлось,Что, если не сбиваться вкось,Будет трудно идти По прямой дороге.
1925
42. «Вон там, в скучающих полях…»
Вон там, в скучающих полях,Сошлась и не уйдет земля,И небо в черный час над городамиВыбросило звездную рекламу,И только изредка вдалиЗавод огнями шевелит.Он должен, хмурый и угрюмый,Вести полей такую уйму,И жалуется мне обычно,Что тяжело, но что привычно;И впереди полей — его обоза —Дымит его труба, словно труба паровоза,И вспомнилось мне: бежит паровоз от погониИ сорок вагонов гонит,И пусть бы их было не сорок, а сто, а более ста,Паровоз бы бежал,Паровоз бы спешил,Паровоз бы устал, но бежал.Так и ты, завод! Наяву и во сне Гонишь в дождь и в снег,Гонишь в ночь и в деньБеспрестанный состав деревень.
1925
43. «Ночью, в полчаса второго…»