Читать интересную книгу Песня - Людмила Зыкина

Много всяких откликов, статей появилось в печати после присуждения мне Ленинской премии. Для меня же самыми дорогими были две строки из «Известий»: «Ленинская премия певицы Зыкиной знаменует официальное признание и торжество ее исполнительской манеры и стиля».

А совсем недавно в Париже мне была вручена медаль «За художественное воспитание»; она присуждается деятелям культуры, творчество которых способствует формированию вкусов публики в духе гуманизма и народности в искусстве. Как видно, идея бережного отношения к фольклору как национальному богатству получает все большую поддержку не только у нас в стране, но и на Западе. Проблемы современной и старинной народной песни имеют непосредственное отношение к будущему нашей культуры, нашего искусства. Вот почему читатель, конечно, не мог не заметить моей взволнованности. Моей явной пристрастности в этом разговоре.

Глава VI

Встречи с руслановой

В минуты раздумий о жизни, о своей работе в Песне мне всегда слышатся голоса русских женщин.

Голос бабушки.

Голос Лидии Андреевны Руслановой.

Думаю, что трудно найти в нашей многонациональной стране человека, который не знал бы этого имени. Бесконечно счастливы те, кто работал вместе с ней, слушал ее песни, учился у нее подвижническому отношению к искусству.

По стареньким патефонным пластинкам я выучила все ее частушки и страдания. А встретила впервые в 1947-м, когда сама уже пела в хоре имени Пятницкого. Мы выступали в первом отделении, а во втором должна была петь Русланова.

Я протиснулась к щелке у кулисы и увидела, как вышла на эстраду и низко поклонилась публике царственная всем своим обликом Лидия Андреевна.

Чуть поведя плечами, она «выдала» такую озорную частушку, что ее пение потонуло в веселом смехе и рукоплесканиях зала. А потом — никогда не забуду — она мгновенно переменила всю тональность выступления: запела «Степь да степь кругом». Жест ее был поразителен — она только и сделала, что опустила концы платка на грудь да подняла руку, — и уже бескрайняя, зимняя (сибирская или донская) степь предстала перед глазами…

Русская песня на концертной эстраде… Блистательные имена — Анастасия Вяльцева, Надежда Плевицкая, Ольга Ковалева, Ирма Яунзем… Среди них Русланова занимает свое, особое место.

Порой мне казалось, что память ее на песни — старинные плачи, причеты, страдания — неисчерпаема. Из своей «кладовой» она могла извлечь любой напев, любую мелодию — столько песен она знала с детства, еще с тех лет, как «пробовала голос» в родной деревне в Саратовской губернии, и ей всем миром справляли новые онучи.

Девочкой она пела в церкви; как-то старая плакальщица в деревне захворала, и ей пришлось петь над гробом. Стоял в ту пору жестокий холод, мороз пробирал ее, и плакала она не только по обязанности.

Лидия Андреевна рано осталась без родителей и воспитывалась в приюте. Потом работала на мебельной фабрике, где тоже пела. Только не на сцене, в клубе, как сейчас, а прямо за работой. Затем выступала перед красноармейцами на фронтах гражданской войны. С годами искусство Руслановой узнала вся страна.

Говоря о русской песне, Лидия Андреевна преображалась буквально на глазах. Она ведь слышала такие хоры, такое многоголосие, которое только и сохранилось теперь на валиках фонографа в фольклорных фонотеках.

Я еще застала такое пение. Было мне девятнадцать лет, и в одной орловской деревне слышала я «улицу» — пели в тот послевоенный год все больше старухи…

Вот это был хор!

Три, пять… десять подголосков — у каждой певицы своя строго определенная партия.

Каждая песня приобретала какой-то непередаваемо фантастический смысл…

Русланова удивляла многих фольклористов — собирателей песен. Но она не просто хранила свои богатства, а дала им новую жизнь.

Когда на эстрадах разных стран я слышу овации, обращенные к русской песне, невольно думаю о Руслановой, о ее бесценном вкладе в пропаганду народной песни.

Лидия Андреевна создавала, по существу, эстрадно-театральные миниатюры. Вот она уже начала песню, как вдруг у рояля непонятно для чего появился Михаил Гаркави. Зритель недоумевает. Русланова поет, не обращая на своего партнера никакого внимания. И лишь к середине песни как бы замечает неизвестно откуда взявшегося конферансье. Прервав пение, она бросает какую-то озорную реплику. Тот смущенно краснеет… Актерски это было сыграно великолепно.

И тогда из ее клокочущей души вырывается частушка:

У миленка, миленкаЧесучовый пиджачок.Подошла поцеловаться…

Делает паузу и ласково бросает:

…Убежал, мой дурачок!

Сконфуженный грузный Гаркави поспешно скрывается за кулисой.

Зал неистовствует, решительно требует повторить…

Это умела делать только она, Лидия Андреевна.

Каждая ее песня превращалась в своеобразную новеллу с четким и выпуклым сюжетом. Если правомерно понятие «театр песни», то оно прежде всего относится к Руслановой.

Она никогда не плакала на сцене. В зале всхлипывали, доставали платки. А Лидия Андреевна хоть бы раз проронила слезинку.

Эта сдержанность чувств, эмоциональная строгость — характерная черта русского народного пения.

И Русланова, не учившаяся сценическому мастерству, и высокопрофессиональный музыкант Захаров были, несомненно, правы — без глубокого внутреннего «наполнения» нельзя всколыхнуть зрителя, захватить его воображение.

«Девочка, — как-то сказала она мне, — ты спела «Степь», а ямщик у тебя не замерз. Пой так, чтобы у всех в зале от твоего пения мурашки побежали… Иначе — и на сцену не стоит выходить».

Леденящее ощущение гибели, замерзания в эпическом сказе «Степь да степь кругом», конечно, связано не только с физическим ощущением холода. Певец преломляет в собственном сознании этот тягостный сгусток чувств, эти драматические по накалу последние слова, выступая достоверным — при наличии таланта — или малоубедительным — при отсутствии такового — интерпретатором агонии умирающего ямщика.

«Хорошо петь,— говорила Лидия Андреевна, — очень трудно. Изведешься, пока постигнешь душу песни, пока разгадаешь ее загадку…»

«Второй план» в песне — это, по словам В. Белинского, не столько само содержание песни, сколько содержание содержания, то есть сложные ассоциации, ею вызываемые, — круги от брошенного в воду камня:

Проходят эшелоны,И ты глядишь им вслед,Рязанская мадонна,Солдатка в двадцать лет!..

Круг ассоциаций в этой песне весьма широк — это и живые картины памяти, и треугольники полевой почты, и похоронки; это и образы искусства — лица солдаток на проводах в чухраевском «Чистом небе», его же мать в «Балладе о солдате», пульсирующая нервная складка на шее у Зинаиды Кириенко в «Судьбе человека» М. Шолохова и С. Бондарчука и сколько всего еще…

Русская песня, особенно лирическая, носит ярко выраженный исповедальный характер. Но рассказ о жизни, о судьбе, о горестях и печалях исходит от людей не слабых духом, и не жалобы суть их исповедь, а утверждение национального характера.

Национальный характер!.. Глубокое, емкое это понятие. Оно вобрало в себя выкристаллизовавшиеся в веках добродетели, позволяющие говорить о «таинственной» русской душе, о народных нравственных началах. Это и Ярославна — самый древний, певучий образ русской женщины, ждущей мужа, и носительница народной мудрости няня Арина Родионовна, и символ чистоты и верности Татьяна Ларина, и некрасовская героиня, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», и наша современница Каширина — Нонна Мордюкова — из недавнего фильма «Возврата нет».

Во всем артистическом облике Лидии Руслановой видна была настоящая русская женщина-крестьянка, говорившая со зрителем языком песни, как ее пели в Саратовской губернии. Лидия Андреевна выходила на сцену в русском костюме, не стилизованном, а подлинном, оригинальном, точно таком, какой носили ее товарки из родной саратовской деревни. На голове — цветастый полушалок: замужней женщине не пристало показываться на людях непокрытой. И, наконец, низкий поклон — знак доброго расположения к пригласившим ее выступить зрителям (она имела обыкновение говорить: «Я у вас в гостях, вы для меня хозяева»).

Лидия Андреевна Русланова не любила новых песен и почти не исполняла произведений современных авторов. Дело было не в узости ее художественного кругозора, не в недостаточно развитом вкусе — просто она пела, как научилась в деревне, и то, что пели там. Конечно, она была выдающейся актрисой, но «театр песни» ее был, по существу, театр ярмарочный в подлинном и высоком смысле этого слова.

Важно еще заметить, что пела она — и до войны, и в военные годы — без микрофона.