У Камчатки нехорошо, тягостно стало на душе. За словами Кувая стоит нечто большее: братва недовольна замешательством вожака в последних грабежах, которые могли кончиться плачевно, если бы не стремительные и смелые действия Каина, изумившие и покорившие искушенных воров.
Каков же выход? Поднять хай[60], подавить братву строгим окриком? Случалось же такое, но это происходило в пьяных загулах, когда между ворами происходили грубые, грязные ссоры из-за какой-нибудь шалавы, вот тогда-то и приходилось Камчатке рявкнуть на всю хазу.
Сейчас — иное, никакой окрик не поможет, да он и не позволителен в данной ситуации: братва разочаровалась в своем главаре, и с этим надлежит смириться.
Видимо и в самом деле не тот стал Камчатка. Он и сам чувствовал, что теперь идет на грабеж без обычного задора, без той неуемно захватывающей страсти, когда кровь закипает в жилах и когда сам грабеж воспламеняет душу, которая толкает на новые подвиги. В последнее же время Камчатка заметно угас, потускнел, потерял хватку, и грабежи уже не приносили ему особой радости.
Он вновь обвел снулыми глазами молчаливую братву, и по неспокойно-замкнутым лицам бесповоротно понял: пора передавать бриллиантовый перстень вожака с искусно выгравированным черепом другому главарю.
— Я все понял, братки. Через три дня назначаю сходку. Ей решать…
Иван все эти дни пребывал в особом напряжении. На сходку прибудут наиболее известные московские воры, которые давно знают Камчатку, подчинены ему и всегда встают под его руку, когда пятеркой или шестеркой воров не отделаешься[61].
Любопытно, как поведет себя на сходке Камчатка? Поставит вопрос ребром, чтобы сохранить звание главаря (заслуги-то его немалые), или предложит нового вожака? Наверное, очень тяжело терять власть, которой крепко владел несколько лет.
Об этом приходится только догадываться, ибо Иван пока никакой власти еще не имел. О ней он лишь возмечтал, чувствуя в себе недюжинные силы, которые должны привести его к той самой вершине, называемой властью.
Сходка состоялась на хазе Камчатки. Каин впервые увидел новых воров, кои явились с разных концов Москвы. Их было человек двадцать — ушлые, тертые, прошедшие через грабежи и убийства. Люди со дна, люди отпетые, способные на самые жестокие поступки. На некоторых лицах шрамы от ножевых ран. И как только Камчатка управляется такими головорезами?!
Совсем другим почувствовал себя Иван. Какая там к черту власть! Забудь о своей мечте.
На столах, по установленному обычаю во время деловой части сходки не было ни питий, ни яств. Не было ни одного и подвыпившего вора, ибо такого сходка изгоняла. Не было и разговоров. Затяжное молчание будет продолжаться до тех пор, пока не заговорит вожак.
— Я собрал вас, братки, по очень важному делу. Почти десять лет ходил я в ваших коноводах. Хорошо или худо — вам оценку давать.
— И дадим! — воскликнул Левка Рыжак, главарь Сухаревской шайки. — Ты чего не дело базаришь, Камчатка? Худого бы большака мы не стали держать. Чего зря вякаешь, когда все в ажуре. Согласна, братва?
— Согласны. Не будем баланду разводить, — заявили незнакомые Ивану воры.
— Не будем, — кивнул Камчатка. — Спасибо за доверие, братки, и все же засиделся я на воровском троне. Пора шапку Мономаха менять.
— Да ты что, Камчатка? Чего бодягу разводишь?! — вскинулась двадцатка.
Камчатка поднял руку.
— Тихо, братки, скажу о сути. Прошу выслушать до конца… Засиделся в главарях, стал уставать. Надо бы морщить репу[62], но в башке ни одной здравой мысли, а то — гибельное дело для вожака. Ухожу я, братки, знамо дело не в мазурики, а в рядовые воры. То уже не бодяга, ибо снимаю перстень и складываю с себя полномочия главаря. Слово мое твердое и окончательное, а посему прошу не задавать лишних вопросов, и хая не поднимать.
Но без хая не обошлось: двадцать воров не были удовлетворены объяснением отставки главаря, а посему загулял несусветный гам, который с трудом удалось остановить ближним соратникам вожака.
Когда в комнате, наконец, стихло, воры обратились к Куваю, кой был для них авторитетом.
— Ты всех больше унимал бузу, Кувай. Тогда вякни без порожняка[63]. Почему Камчатка хочет слинять[64]?
— Камчатка — замечательный вор, таким он и останется. Дай Бог каждому быть грозой Москвы. Но если человек устал и добровольно уходит из вожаков, то никто не имеет права его останавливать. Таков воровской обычай и не нам его ломать.
— Так ли думает ближняя братва Камчатки?
Ближняя братва не подвела: отозвалась о Камчатке самыми лестными словами и признала его решение законным.
А затем началось самое главное.
— Кому перстень передашь, Камчатка?
«Перстень окажется у Кувая, — подумалось Ивану. — Он храбр, прямодушен, честен при дележе добычи, но…». За этим «но» скрывалось многое, чтобы могло дополнить натуру Кувая, в целом прекрасного вора, однако не отличавшегося особой прозорливостью.
— Кому? — Камчатка снял с указательного пальца перстень и поднялся. — Я отменно знаю каждого из вас. Вы — превосходные воры, и каждый достоин быть главарем. Хоть жребий кидай. Но наш обычай того не предусматривает, а посему я должен назвать имя… Вожаком должен стать… Иван Каин.
Вначале вновь воцарилась мертвая тишина, а затем исподволь, с убыстряющим нарастанием поплыл недоуменный гул тех же двадцати воров, которые знали Каина только по слухам, и которые впервые увидели его в лицо
— Не ожидали, Камчатка. А сумеет ли твой Каин масть держать?
— Не ошибся в выборе?
— Братва его не знает…
Переждав несколько минут, Камчатка в другой раз поднял руку.
— Я не тот человек, чтобы с бухты-барахты предлагать вам фуфло. Даю голову на отсечение, что Иван Каин масть держать сможет, а коль того не случится, то соберете сходку, чтобы меня плотником заделать[65].
— Даже так, Камчатка? Тогда всё, братва. Передавай перстень Каину, — смирился, наиболее воинствующий Рыжак.
После того, как перстень оказался на пальце Каина, Камчатка указал ему на свое «тронное» место и сказал:
— Братва ждет от тебя слова, вожак.
Иван, конечно же, волновался. Было и радостно и тревожно. Громадный груз возложен на его плечи. И впрямь: сможет ли он масть держать? Одно дело — сбывшаяся мечта, другое — воплощение своих дерзких планов в жизнь, кои должны выполнять вот эти самые ушлые, разношерстные люди, прошедшие большую воровскую школу, не верившие ни в черта, ни в Бога… Но как-то надо начинать.
— Спасибо, Камчатка. Братва, спасибо… Думаю, не подведу, — голос хриплый, прерывистый.
— Поживем, увидим. Ты лучше скажи, Каин о своих наметках. Кого грабить пойдем? — высказал Зуб.
— В Москве — никого!
— Вот так зачин, — усмехнулся Зуб. — На хазах с марухами будем забавляться.
— Готовь елдаки, браточки.
Смех загулял по комнате.
И этот смех пошел Ивану на пользу: он пришел в себя, успокоился. Голос его зазвучал резко и твердо:
— Сейчас нам не до смеха, господа воры. Тайная канцелярия, полиция и Сыскной приказ расклеили по всем крестцам города строгие приказы о сыске воров. И морщить репу не надо, чтобы уяснить, что грабежи в Москве надлежит временно пресечь, иначе нам ни плети, ни дыбы не избежать.
— Лечь на дно? Тоска заест, Каин.
— И на дне можно не отсидеться, Одноух. Умножилось число соглядатаев и доносчиков, коим сулена солидная награда за поимку вора. Сегодня ты на хазе, а завтра под каленым железом.
— Так что же нам в землю зарыться?
— Выход один — покинуть Москву.
Предложение Каина не было встречено гулом одобрения. Вжилась в Москву братва, изрядно вжилась с ее малинами и притонами. Уходить с обжитых мест редко кому захотелось.
Настроение большинства братвы не явилось неожиданным для Каина, но настаивать на своем суждении он не стал, однако предупредил:
— Дело добровольное. Пеняйте на себя, если кто-то из вас не минует застенка. Те же, кто пойдет со мной — выход завтра ночью… Ну, а теперь после завершения сходки — по мерзавчику, но упиваться не советую.
Глава 18
К Макарию
С Иваном согласились идти Камчатка, Кувай, Зуб, Одноух и Легат, то есть ближайшие содруги бывшего вожака.
Иван четко поставил задачу:
— Пойдем к Макарьевскому монастырю, что за шестьдесят верст от Нижнего Новгорода. Там, после Петрова дня[66], собирается большая ярмарка
— Далече топать, Каин. Почитай, полтыщи верст. Ног не хватит, — сказал Васька Зуб.
— Далече, — кивнул Иван. — Но на Владимирской дороге, по которой мы двинемся, немало сел с постоялыми дворами, а где постоялые дворы, там и брички, повозки, тарантасы, крестьянские подводы. Уразумел, Вася?