Да и в самом деле, кто он такой, чтобы вразумлять главаря московских преступников? Единственный раз удачно обокрал своего хозяина и возомнил себя известным вором. Чушь собачья! Да если бы не дворовая девка Аришка, гнить бы тебе, Ванька, в том же заброшенном колодце. Вот такие пироги получаются.
Иван миролюбиво глянул на Камчатку.
— Прости, друже. Мелок я против тебя, прости.
Миролюбие Каина несколько умягчило душу Камчатки, однако глаза его по-прежнему излучали стальной блеск.
— Если бы при братках о моей плевой затее вякнул, не простил бы. Ты, прежде чем свою сопатку[47] раскрывать, трижды подумай. Что же касается дворца Лефорта, я тут все ходы и выходы прикинул. Можно немалый куш взять. Есть доброе местечко, где можно и отсидеться. Данилов монастырь. Имею там надежного человека. Уяснил?
— Полагаюсь на твой верный расчет. Может, поделишься?
— Время придет, поделюсь. А пока разомнемся не столь уж и крупным делом. Сегодня ночью надо немецкого лекаря тряхнуть. Эльза моя талдычила, что лекарь крупно разбогател. Ночью к реке четверо братков придут.
— Меня возьмешь?
— Тебя давно с нами повязать надо. Поглядим, каков ты в деле.
Глава 13
Ночь темней — вору прибыльней
Дом придворного доктора Отто Брауна находился вблизи Лефортовского дворца. Иноземные дома, в отличие от русских, высокими и крепкими тынами не огораживались, поэтому братки беспрепятственно вошли в сад, а затем сели в беседке и стали размышлять, как им сподручнее попасть в дом доктора.
Негромкие голоса грабителей все же был услышан сторожем. Видимо, человек он был не робкого десятка, посему смело подошел к беседке и спросил на чистом русском языке:
— Кого Бог привел в ночное время, православные?
— Большая нужда привела, Христов человек. Сами-то мы из купцов, да вот беда в дороге приключилась. Зайди, глянь. Товарищ наш помирает.
— Экая напасть. К господину Брауну надо, — войдя в неосвещенную беседу, сочувственно произнес сторож.
«Православные» тотчас сбили его с ног, связали и, угрожая ножом, сказали:
— Пикнешь — перо в чрево, и поминай, как звали.
— Вот и верь людям. На татей[48] угодил, охо-хо.
— Ты не охай, борода, а лучше подскажи, как нам сподручней забраться в спальню лекаря.
Зуб приставил нож к горлу сторожа и тот указал на одно из окон. Оно оказалось довольно мудреным для грабежа.
— Позвольте мне, братцы, — сказал Каин. — А ты, Зуб, помогай.
Удалось и стекло из оконницы вынуть, и с задвижкой справиться.
Каин влез в открытое окно, тихо спустился в комнату и также тихо стянул с себя сапоги; прислушался и босиком вошел в спальню, тускло освещенной одной свечой в тройном бронзовом шандане[49].
Супруги пребывали в глубоком сне, а жена так разметала свои полные ляжки, что Иван невольно подумал: «Хороша дамочка, не худо бы с ней позабавиться».
Но дело — прежде всего.
Каин пошел по другим комнатам, обнаружив в одной из них девку лет семнадцати. Она почему-то не спала, и так перепугалась при виде незнакомого мужчины, что едва не лишилась памяти.
Иван предупредительно поднес палец к губам.
— Молчи, иначе ножом пырну.
Девка, трясясь от страха, что-то едва слышно пролепетала.
— Может отодрать скопом, — похотливо осклабился Зуб, подошедший к постели с братками.
— Не смей. У Дуньки натешитесь. Свяжите девку, и кляп в рот.
Затем все разошлись по комнатам, набивая узлы дорогими вещами, вплоть до золотой и серебряной посуды и столового серебра. Вылезли через тоже окошко и быстро, под покровом ночи, зашагали к берегу Яузы, где находился переезд. Взошли на плот и закрутили деревянный барабан, обвитый толстым веревочным канатом, конец которого был привязан к столбу противоположного берега.
Не успели приплыть на ту сторону, как услышали за собой шумную погоню.
— Отсекай канат! — закричал Каин.
Острые ножи быстро сделали свое дело, избавив грабителей от преследования.
— Дальше куда? — спросил Иван.
— К Данилову монастырю. Живо, братки!
Это уже был голос Камчатки.
Монастырский дворник уже поджидал гопников. В сторожке Камчатка распорядился:
— Все добро, Егорыч, пока спрячь у себя. Можно потихоньку кое-что распродать.
Затем дворник отвел шайку в укромное место обители[50].
Глава 14
Красная площадь
После произошло еще несколько удачных ночных «визитов», но Каин ими не довольствовался: ему хотелось сотворить более значительный грабеж. И такой случай представился.
Однажды он прогуливался в торговый день по Красной площади, и чувствовал в своей душе безмятежное упоение. Прежде он бывал на главной площади Белокаменной, но все урывками, в суетной спешке, выполняя то или иное поручение приказчиков Филатьева.
Сегодня же он впервые, как совершенно свободный человек, разгуливал и любовался Красной площадью.
От Мытного двора через всю площадь, пересекая Зарядье, Варварку, Ильинку и Никольскую, раскинулись торговые ряды. Плыл над Красной тысячеголосый шум Великого торга. Тысячи деревянных и каменных лавок, палаток, шалашей, печур. Каждый товар в своем ряду. Сукно — в Московском или Смоленском. Меха — в Соболином, Бобровом, Скорняжном, Пушном, Овчинном. Кожа, сафьян, замша, лайка — в Сафьянном, Охотном, Сырейном. Готовая одежда — в Кафтанном, Шубном, Епанчном, Кушачном, Шапочном и Ветошном. Сапоги, лапти — в Сапожном «красном», Лапотном, Чулочном, Голенищном, Подошвенном.
Ратный человек и охотник шел в Самопальный и Саадашные ряды. Оглушает медным звоном Колокольный ряд. Чинность и тишина в Серебряном, Жемчужном, Монистном и Иконном рядах… За весь день не обойти торг проворному московскому жителю.
Отовсюду слышатся распевные, бойкие выкрики купцов и мелких торговых сидельцев, сыпавших шутками и прибаутками. Прохожих хватают за полы кафтанов и чуть ли не силой притягивают к своим лавкам.
Продают все: купцы, ремесленники, монахи и монахини, крестьяне и гулящие люди. Взахлеб расхваливают свой товар и назойливо суют его в руки покупателя.
Площадь наводнили пирожники, молочники, яблочники, ягодники, огуречники, квасники… Все — с лукошками, корзинами, мешками…
Снуют веселые коробейники с коробами на головах, шныряют в густой толпе щипачи-карманники, заигрывают с мужчинами гулящие девки, жмутся к рундукам[51] и лавкам слепые калики, гусляры, бахари-сказочники.
У храма Василия Блаженного — Поповский крестец. Здесь, поглядывая слюдяными оконцами на Спасскую башню, стоял приземистый сруб Тиунской избы. Подле нее — толпа зевак. Смех, выкрики, улюлюканье. Посреди толпы бились на кулаках два служителя господня — поп и дьякон. Дьякон — тучный, с взлохмаченной сивой бородой, в черной скуфье — бойко наседал на юркого худенького полпика в подряснике.
Зеваки были на стороне попика
— Вдарь по носу дьякону!
— Хватай за бороду!
— Бей толстобрюхого!
Дьякон злился, суматошно взмахивал тяжелыми кулаками. Попик вертко уклонялся от ударов, а затем вдруг изловчился и достал собрата по толстому красному носу. Дьякон обидно взревел, быком двинулся на попика, могуче развел руку.
Замерла толпа и… буйно грохнула от смеха: попик ловко нырнул под руку дьякона и тот, потеряв устойчивость, тяжело грянулся оземь.
Долго гоготали зеваки, в том числе и Иван Каин, оказавшийся возле «побоища».
На крыльцо Тиунской избы вышел дьяк и гневно воскликнул:
— Сором, братия! Оскверняете бесовской игрой веру православную!
Попик съежился, застыл виновато: не помышлял он о сраме. Целых три недели оставался он без религиозных «треб», голодовал и вдруг сегодня утром «требы» подвернулись. Возликовал, было (безработных попов и дьяконов ныне тьма тьмущая, для них и Тиунскую избу учинили), но вскоре радость померкла: дьякон перебежал дорогу, хитростью и ложью улестил нанимателя. Вот и пришлось на кулаках биться.
Каину захотелось пить. Разыскал Квасной ряд. Сразу же подскочил рыжий молодец в кумачовой рубахе и войлочном колпаке. Через шею перекинут ремень с двумя большими медными кувшинами. В руке — оловянная кружка. Молвил скороговоркой:
— Квас ягодный и хлебный, для чрева приятен, не вредный.
Иван полез в карман за полушкой, но тут его дернул за рукав монах в рясе до пят.
— Испей, отрок, моего медвяного. Зело душу веселит.
Медовый квас в народе любили. Монахи готовили его на своих пчельниках. Процеживали сыту, добавляли калача вместо дрожжей, отстаивали и сливали сыту в бочку. Получался вкусный медовый квас, прозванный в народе «монастырским».
Иван протянул денежку монаху. Парень с кувшинами обидчиво фыркнул и отошел в сторону. А перед Каином уже стоял другой походячий торговец в синей поддевке с сушеной воблой на лотке. Весело прокричал: