— Намек понял, Каин. Но заграбастаем ли добрый куш?
— А разве никто на Макарьевской ярмарке не бывал?
Воры пожали плечами: они орудовали только в Москве и в близлежащих городах.
— Тогда послушайте, что Филатьевские приказчики изрекали, кои были там с купцом не один раз. Ярмарка собирается не только из ближних российских городов, но из Сибири, с персидских, турецких и с польских земель и торговля идет подле монастыря две недели. Товару, разумеется, обилие. Тонкое сукно, шелк, пушнина, золото, серебро, драгоценные камушки и прочая и прочая. Есть чем поживиться.
— Готовь узлы, братва! — загорелся Легат.
— Не торопись делить шкуру неубитого медведя. На ярмарку, как мухи на мед, слетаются воры из многих городов, а посему на ней шныряет немало полицейских из Нижнего Новгорода, причем шныряют хитро.
— Как это?
— А так, Зуб. Приказчики изрекали, что ходят они без мундиров под видом покупателей. Так что придется держать ухо востро и работать предельно осторожно.
— Хороша же у тебя задумка, Каин, — присвистнул длинноносый и остроскулый Легат, получивший редкую кличку в детстве, когда его однажды лягнула лошадь. — Да на этой ярмарке хуже, чем в Москве можно в лапы полицейских угодить.
— Можно, коль мыслить не научимся. Ты, Легат, да и другие, могут, пока не поздно, назад вернуться. Работенка предстоит не из легких.
Легат кисло осклабился.
— Не пугай, Каин. Не в таких переделках бывали.
Кувай почему-то на слова Легата слегка усмехнулся, что не осталось без внимания Ивана. Он цепко приглядывался к каждому сопутнику, ибо не так еще глубоко знал воров, пошедших за ним.
Камчатка, после сложения с себя полномочий вожака, все больше отмалчивался. Он безоговорочно принял предложение Каина, но в дальнейшие разговоры не вмешивался. Был хмур, замкнут и постоянно о чем-то думал.
Ивану можно было только догадываться о его мыслях. Несомненно, переживает. Нелегко втягиваться в новую для него перемену воровского бытия. Был хозяином воровского мира — и вдруг, совершенно неожиданного для многих гопников, стал простым вором. И эта резкая перемена может надломить Камчатку, как внезапно поверженный дуб, которому уже никогда не подняться и не тешить глаз братвы, привыкшей к тому, что могучее древо будет стоять вечно.
Тяжело сейчас Камчатке. Может, разговорить его, чем-то одобрить?.. Глупости! Настоящий вор к любому утешению относится с презрением. Да и не тот Камчатка человек, чтобы окончательно сникнуть. Через день, другой он придет в себя и станет добрым помощником в делах Каина.
* * *
По владимирской дороге шли в сряде[67] простолюдинов. Васька Зуб, было, заартачился:
— Мы что, голь перекатная, Каин? Мошны, слава Богу, на самую добрую сряду хватит. Можно, чай, и прибояриться.
— Бояре в каретах ездят, Вася.
— И мы любую карету можем заграбастать. Перо к глотке — и вся недолга.
— Ну и прощай Макарьевская ярмарка!
— Чего так?
— Слух о грабеже тотчас дойдет до Москвы, нагрянут сыскные люди, а мы должны податься в какую-нибудь Тмутаракань. Так что иди в дерюжке и не брыкайся… И вообще, братцы, если жаждите удачно достичь до ярмарки, — ни малейшего воровства, ни какой бузы на постоялых дворах.
— А мерзавчик?[68] Ужель с денежкой-то и не гульнем? Чтобы дым коромыслом!
— Это голь-то перекатная? Буде, Зуб! Твое головотяпство вмиг артель загубит, — жестко произнес Иван.
Зуб оскорблено фыркнул. Остальные же воры ни на что не обижались, во всем положившись на Каина.
А Камчатка лишний раз уверился в очередной правоте нового вожака.
Владимирская дорога была оживленной. Сновали мужичьи подводы, купеческие повозки, брички и тарантасы, дворянские кареты. Сновали и пешие люди: некоторые в сапогах через плечо (сберегая обувь), многие же в лаптях; одни направлялись в Москву, другие, по всей вероятности, в близлежащие села; у всех за плечами котомки.
С котомками вышагивала и артель Каина. В них плотничий инструмент, огниво и немудрящая кормежка. Еще заранее Иван всех предварил:
— Мы — плотничья артель. В Москве голодно, а посему идем на отхожий промысел, дабы деньжат подзаработать. Надеюсь, топоришко в руках держать умеете?
— А какой мужик не умеет? Чай, сызмальства не в палатах каменных проживали. Одноух у нас, даже все рубки знает, — высказался Легат.
— В самом деле, Одноух?
— Доводилось. Отец всю жизнь в плотниках ходил, вот и я приноровился.
— Добро. Авось и сгодится твое прошлое ремесло. А что дальше в твоей жизни приключилось, Одноух?
— Мать умерла, батя с горя запил, да так к чарочке приловчился, что редкий день без нее не обходился. Шишка[69] помышлял батю из артели вытурить, но отец одумался: надо было ребятню кормить. А тут вскоре черная смерть[70] навалилась, почитай, кроме меня, всю семью выкосила. Ни близких, ни дальних сродственников, а мне всего четырнадцать годков. Не знал, куда и податься, а тут один мужичок подвернулся. С голоду-де не умрешь, коль к моей шараге прибьешься. Вот с той поры и началась моя воровская жизнь. Почитай, шестнадцать лет шарпаю, а три года назад к Камчатке пристал.
— Не жалеешь, что воровством занялся?
— Вначале совесть грызла, а теперь не мучает, ибо денежных тузов терпеть не могу. За большими же деньгами не гонюсь. Много ли человеку надо?
Иван удовлетворенно хмыкнул, ибо легли на душу слова Одноуха.
К вечеру дошли до большого села с постоялым двором в два деревянных яруса.
— Верхние комнаты попроси, Каин, — сказал Зуб.
— Обойдешься. Не по рылу честь. Внизу на топчанах с ямщиками заночуем.
Зуб недовольно скривился, но больше он к Ивану не приставал.
Нижний этаж вмещал в себя человек сорок, а посему в нем нашлось место и «плотникам». Среди ямщиков оказалось и несколько крестьян, убого одетых и кормившихся своими скудными харчами.
Ямщики же выглядели куда богаче, и снедь им была доставлена из харчевни постоялого двора: щи с бараниной и каша с салом.
Иван заказал для своей артели варево без мяса: все должно выглядеть естественно. Артель облачена в убогую сряду, и пища должна соответствовать ее обладателям.
Внезапно в комнату вошли трое полицейских драгун[71]. Зорко оглядели постояльцев и подошли к артели Ивана.
Старший из служилых, рыжеусый, в военной треугольной шляпе, при шпаге и с мушкетом за плечами, строго спросил:
— Кто такие и куда следуете?
— Плотники. Подались на отхожий промысел, — смиренно ответил Каин.
— Топорища, что из котомок торчат, видим, но ныне с топорами по дорогам не только плотники ходят… Кем посланы?
— Купцом Бабановым, служивый, — незамедлительно ответил Иван. — Торговлишка у него захирела, дворовые голодом сидят, вот и снарядил нас купец на заработки.
— Пачпорта имеются?
— Какие пачпорта у дворовых? Мы — людишки подневольные.
— Это еще как посмотреть, — пощипал по вислым усам драгун. — А, может, вы беглые, кои разбоем кормятся. А коль так, принужден вас в Москву доставить.
У каждого «плотника» похолодело на сердце. Отгуляли, браточки. Ну, Каин! Попались, как жалкие фраеры, которых за версту видно.
Иван же рассмеялся:
— Не за тех принял, господин драгун. Пуганая ворона зайца боится… Ты глянь, на мою бумагу, служивый.
Драгун глянул и с удивлением перевел глаза на своих товарищей.
— Абшит!.. От самого генерал-губернатора Салтыкова.
— Да ну! — ахнули сослуживцы и по очереди просмотрели документ.
— За какие же заслуги, Иван Осипов?
— За государственные, — с важным видом глянул на ошеломленного драгуна Каин. — О том болтать не велено, а коль любопытство забирает, спроси у генерал-губернатора.
— Не по чину нам губернатора домогаться.
Рыжеусый с уважительным видом вернул Каину абшит.
— Прошу прощения, Иван Осипов. Почему сразу о документе не сказал? С таким абшитом вас никакой высокий чин не задержит… Ну, чудеса. Сам начальник Тайной канцелярии… Пошли, ребятушки.
Драгуны вышли из комнаты, а к Каину подошел Камчатка и крепко пожал ему руку.
— Молодцом, Иван. Теперь я за братву спокоен.
А Зуб все изумленно крутил головой, а затем вопросил:
— Ты купца Бабанова с понта взял? Что-то я такого не слышал.
— Откуда тебе слышать, Вася, коль ты у купцов не служил? Есть такой на Москве. Доводилось встречаться. Как-то приказчик Столбунец к нему посылал.
— А коль драгуны его спросят?
— Не спросят. На Москве тысячи купцов, а драгуны даже не осведомились, где такой купец жительствует.
— Вестимо, не спросят, коль драгуны такой абшит прочитали, — высказал Кувай. — Ты и впрямь молодцом, Иван.