Она похожа на наркотик.
Я встала. Взглянула на свое лицо в зеркале над раковиной. Мне казалось совершенно ясным: что-то должно измениться, но я не знала, к лучшему это или к худшему. Собственно говоря, я ничего не знала кроме того, что собираюсь выйти и заняться сексом с Генри, и, хотя это не обязательно сможет изгнать Тома из моих мыслей, вероятно, это все-таки заставит его отступить подальше, на какое-то время во всяком случае, и меня это вполне устраивало.
Я открыла дверь ванной. Генри уже действительно вошел в спальню, но физически он еще не был в постели, так что пол отпадал, и это оказалось даже к лучшему. Мы некоторое время целовались, потом занялись тем самым, ради чего пришли, а затем Генри уснул. Я же примерно с полчаса еще лежала, мечтательно уставившись в потолок, потом поднялась, сходила в ванную, а когда вернулась, Генри уже проснулся, и мы снова занялись этим, а потом, счастливая, заснула и я.
(Ну, хорошо, хорошо, я знаю, вам нужны подробности. Я знаю, что вы хотите узнать о размерах пениса, об описании оргазмов, и положений, и оральной стимуляции, и всем прочем, но дело здесь вот в чем: моя мать еще жива. И как бы мне ни хотелось поведать вам обо всем, что вы хотели узнать, делать этого я не буду. Если я расскажу это, то просто убью ее. Что касается моих обоих бедных отцов, сомневаюсь, что они легко это воспримут. Тогда мне придется убить и их тоже. А есть еще моя техасская бабуля. А если у меня когда-нибудь будут дети, то, как только они научатся читать, мне как-то придется объясняться и с ними. Тем не менее я отдаю себе отчет в том, что вы прошли со мной уже долгий путь и заслуживаете того, чтобы узнать кое-что. Вы заслуживаете того, чтобы знать: Генри оказался тем мужчиной, которого обычно описывают словами «хорош в постели». Вы также заслуживаете того, чтобы знать, что я впервые поняла, почему это качество в мужчине так ценят женщины. Вы понимаете, к чему я веду. Думаю, что понимаете…)
Глава седьмая
Не знаю, может быть, вы думаете, что я прыгнула в постель к Генри слишком быстро для женщины, которая, как предполагается, до сих пор любит другого. Я имею в виду, что и сама думаю, что прыгнула к нему в постель ужасно быстро, так что вполне могу себе представить, что думаете вы. Мне кажется, я должна вам объяснить: я совершила поступок, совершенно мне несвойственный. Если задуматься, то он настолько не свойствен моей натуре, что, может быть, неким обратным образом открывает истинное мое лицо. Пожалуй, самое трудное наследие религиозного воспитания, подобного тому, какое получила я, состоит в трудности определить, какая часть вашего поведения — это действительно вы, а какая — нет. И вот здесь мои одиннадцать лет психотерапии за тринадцать долларов в час натолкнулись на каменную стену. Стоило мне оказаться нос к носу с моральной дилеммой, как мой тогдашний терапевт неизменно внушал мне: «Доверьтесь себе!» Это звучало как мантра. Доверьтесь себе. Доверьтесь себе. Вот поэтому и сидела на оранжевом пластиковом стуле клиники, пытаясь проникнуть в суть вопроса, действительно пытаясь, но всегда возвращалась к одному и тому же постулату, который мне вбили в голову в церкви: себе доверять нельзя.
Я вовсе не собираюсь обвинять церковь в том, что жизнь моя пошла не так, как мне хотелось бы. Даже понимаю, что у вас может создаться впечатление, словно я только тем и занимаюсь. На самом же деле я тот человек, которому вовсе не хочется этого делать. Мне и так частенько кажется, что остальной мир визжит от восторга, проклиная христиан-евангелистов. Поэтому я не собираюсь присоединяться к общему хору. Я имею в виду, что некоторое помешательство на сексе — это совсем небольшая цена, которую придется заплатить за то, чтобы пройти по жизни с непоколебимым убеждением, что после смерти окажешься в раю. Но проблема воспитания с таким резко полярным, дуалистическим взглядом на мир состоит в том, что если вы решаете сойти с пути истинного и поступать по-своему, то на вашу долю остаются одни синяки и шишки. Если я правильно помню, то уже говорила, что первой мыслью, которая пришла мне в тот день, когда мы устраивали вечеринку, была вот какая: с кольцом, похоже, я сделала большую ошибку. На самом деле это была вторая мысль. А в самое первое мгновение подумала: «Значит, вот как Господь решил покарать меня». Это выглядело так, словно Господь выделил минутку из своего перегруженного графика по спасению жертв наводнения с крыш домов и заживлению ран в сердцах новорожденных младенцев и решил покарать меня, отправив Тома за горчицей, чтобы тот не вернулся. Я отдаю себе отчет в том, что мои слова звучат очень прозаично, почти банально, а ведь я говорю о вещах, которые существуют, если, конечно, существуют вообще, в виде метафизической реальности, но это еще одна наша, евангелистов, странность. Мы очень буквальны и точны. Просто попробуйте в разговоре с евангелистом предположить, что иногда символ — это просто символ, и вы поймете, что я имею в виду.
Гил-гомосексуалист был христианином-евангелистом, когда я встретила его. Теперь, когда он голубой, я уже не уверена, что он им остался. А в то время он был таким рьяным христианином, что мы встретились с ним в подвале церкви, где он обучал детей, чьи права были ущемлены. Наша церковь осуществляла социально-ориентированную программу по оказанию помощи нуждающимся, в соответствии с которой каждый вторник по вечерам туда привозили окрестных детишек, на которых мы должны были оказывать влияние. Мы распевали для них псалмы, пока они швыряли друг в друга чем попало, а потом помогали им делать домашнюю работу. Фокус заключался в том, чтобы заполучить семилетнего несмышленыша, которого можно было поразить подарками типа книжек-раскрасок, стакерами или наборами карандашей, вместо нахального и хамовитого четырнадцатилетнего подростка, который встречал вас фразой: «Ну, и че ты мне приволок?» Зачем и почему мы занимались этим неделя за неделей, я не знаю. Детишкам, я полагаю, нужны были пачки стикеров. Мне нужен был парень. Мне нужен был такой парень, который был бы христианином, но не помешанным христианином. Который был бы симпатичным и интеллигентным, у которого была бы интересная работа и чувство юмора, который мог бы употребить слово «трахаться», если того требовала ситуация. Кто пытался прочесть, но так и не закончил книгу святого Августина «Град Господень». Того, который мог поспорить о политике с моей матерью и поговорить о бизнесе с моим отцом. Которому нравилась бы индийская кухня, у которого были бы приятные друзья, который умел бы хорошо одеваться и который однажды захотел бы жить за границей. Я оглядела церковный подвал, и взгляд мой наткнулся на Гила.