— Джихад... Необходимость... Задиристые, непокорные кугистанцы... наказаны смертью...
— Раны на спине коня — наследство потомкам. Музаффарские беки-полковод-цы из голов кугистанцев складывали минареты, а женщин и стариков в пустынных местах морили голодом и жаждой до смерти. Девушек и юношей продавали на базарах в рабство. Законность! Память народа жива. Когда люди слушают воззвание Бухарского центра с вашей подписью, с вашей большой печатью, они сравнивают прошлое и настоящее. Они слышат ваши призывы восстановить благословенный эмират и вспоминают про хлебные бунты в девятисотом году в Келифе, в девятьсот первом — в Денау, в девятьсот втором — в Кургантюбе, в девятьсот третьем в... По-видимому, в восторге от вашей законности правоверные предавали ваших беков и чиновников мучительной казни у порога в соборные мечети.
Эмир запротестовал:
— Вспомнить старое... Неприятно... Зачем?
— А в тринадцатом году, когда восстания сотрясали трон, кто писал в Ташкент генерал-губернатору, кто плакал — посылайте русских солдат, спасайте! Мятежники были мусульмане, а солдаты неверные... Законность! Голая, без стыда и совести! И вы думаете, народ забыл?
— Вы... вы... Сахиб, опять... Как тогда... Вы тогда бросили меня... Испугались... Бежали...
— Вы же не слушали советов. Вы, государь, не хуже других. Министры, улемы, беки, мирзы, чиновники заодно с вами... Бек— однокашник эмира, а полицмейстер — брат. Визирь — развратный и грязный — наперсник, казий — взяточник и дармоед, казикалан — сводник, торговец женским телом, начальник города — разбойник и покровитель воров. Вот она, голопузая законность. Кривляется и вертит бедрами. О законности и благоденствии пишете вы, эмир, в своем воззвании. Прошлое призываете вернуть. В Бухарском эмирате не имелось даже своего хлеба... С каким трудом удалось в двенадцатом году уговорить вас закупить в России три миллиона пудов зерна, а ещё через два года еще два миллиона. Иначе все мусульмане, ваши подданные, погибли бы. Да и так сколько перемерло с голода... Многие селения сделались жилищем сов, поля поросли вер-блюжьей колючкой. Вы думаете, народ ничего не помнит?
— Всегда... учат плетьми... бить... заставлять работать... Принуждать... Всегда. Мой ход!
Он выбросил кости и передвинул шашку.
— Помните, — проговорил мрачно Сахиб Джелял, подбросив на ладони кости, — садовник, посадивший терновник,— не соберет винограда.
Лицо Алимхана исказилось. Все признаки говорили, что еще немного, и эмиром завладеет приступ гнева.
Но Сахибу Джелялу не оставалось другого выхода. Высокое дерево буря сильнее раскачивает. Шаш-беш! Или — или! Кости лягут счастливо, и он выиграет, или... просчет. В игре ставка — голова в хурджуне с кровью. Сахиб предпочел бы партию в шахматы, но эмир ленив мыслью. Он отдает предпочтение игре в нарды, здесь больше случайностей судьбы.
А ну, что покажут игральные кости. Ведь в игре «шаш-беш» остаются лазейки для острого ума, чего не хватало затуманенному злобой мозгу Сеида Алимхана. Кровь прилила к голове и мешала ему соображать, перед глазами встала пелена, стучало в висках, что-то душило. Смутно метались обрывки мыслей: «А он неспроста... Сахиб Джелял! Он не посмел бы так просто... За ним сила... Он — сама хитрость».
И, как часто случалось, эмир Сеид Алимхан, не сумев разобраться в чужой хит-рости, перехитрил себя. Смелую неосторожную речь Сахиба он посчитал хитроумным приемом. Злость сразу же остыла. Довольно вяло он пробормотал:
— Смелые слова... Не сносить бы головы... кому-то... Раньше...
Шаш-беш! В такой партии ставка — голова. Но нельзя поворачивать с полпути. Лишь смелость и прямота могли поразить воображение эмира. Это понимал Сахиб Джелял. И он, уж теперь не церемонясь, издевался над собеседником. Шаш-беш! Болезненно громко отдавался в мозгу стук игральных костей о доски нардов. Проигрыш — никуда не денешься. Всё в крови. Лапы муллы Ибадуллы потянулись к его голове. Шаш-беш! Выигрыш! Кто — кого!
— И вы хотите прельстить воображение своих мусульман? — усмехнулся Сахиб.— Чем? Несчастьями последних лет царствования: упадком торговли, высохшими арыками, болотами, камышовыми зарослями с кабанами. Рабочего скота в эмирате оставалась десятая часть. Люди забыли вкус баранины, ходили в лохмотьях. Такой была Бухара при вас. Ваше воззвание — барабан. Грохот, а внутри пусто. Попугать захотели: «...Советы наступили на честь женщины... превратили мусульманок в проституток, заразили всех женщин и мужчин сифилисом... В результате мусульмане вымирают, теряют человеческий облик...» И лягушка квакает вразумительно, а вы пишете такое.
— А что? Не так? — уже без всякой горячности лепетал Алимхан. На него нашло обычное отупение. Всегда он молился на свое прошлое, на своих предков — мангытских эмиров. Даже после многих лет изгнания он верил в незыблемость старого порядка. Думал, что все будет по-старому, по-мангытски.
— Ваши клевреты — подхалимы, скрывают от вас истину,— продолжал Сахиб Джелял.— Теперешние мусульмане Бухары не стадо, не «райа». Они избавились от лишений, вызванных дурным управлением, получили от Советского государства землю и водные источники. Они хозяева своей жизни. Раньше плоды их трудов пожирали арбобы, беки. Теперь кончились дни тех, кто привык жать, не посеяв. Воззвания, мятежные бумажки вам не помогут. Поздно! В Гармском вилайете Советская власть отменила налог с сорока тысяч хозяйств. В Кулябском государство сняло с дехкан двести тысяч налога да еще дало кредит в шестьдесят миллионов! Добро не стареет. Если завтра в Куляб ворвется Ибрагим и начнет мечом «славить» ваше высочество и ислам, кулябцы не скажут ему «ассалам алейкум». Сами возьмутся за оружие. Не позволяйте себя обманывать. Ваши лазутчики торгуют словами. Подхалимничают. Медовый дождь над сахарным айваном. Льстят.
— Что делать?.. Что делать?
Эмир вскочил и заметался. Он спрыгнул с возвышения. Носком ичига поддел, словно мячик, трупик птицы и ловким ударом перекинул её через дувал.
— А-а!—закричал эмир.—Змею отогреваю на груди... А вы, Сахиб, что вы попрекаете меня?.. Несёте злополучные вести... Зачем?.. Зачем сеете сомнения и безнадежность.
Швырнув с треском на доску игральные кости, Сахиб Джелял резко заметил:
— А я не скрываю свои мысли, ваше высочество. Бухара не желает принять вас. Народ не хочет вас. Отмените джихад! Вы богаты, спокойны, благодушны. Зачем вам война? Она безнадежна.