Захлебываясь слюной, Алимхан с наслаждением рассказывал о том, что близ Гиждувана убили трех женщин, посмевших уговорить мужей вступить в колхоз. В Карши подожгли большевистскую школу. В кишлаке Ялмата, что под Ташкентом, посланцы эмира распространяли слух о начинающейся войне с Англией, и дехкане вернули баю Шаабдурасулю сорок восемь танапов забранной у него во время земреформы земли. Имамы мечетей повсюду грозят беднякам и батракам небесными карами, чтобы не зарились на имения баев. Во многих районах батраки отказываются брать вакуфные земли, принадлежащие мечетям и мазарам. Эмир ликовал:
— Напугались вероотступники! Ислам — залог нашего возрождения... Темному что надо? Молитва да аллах... Духовенство... сила... в его руках! Вакуфы — сто тысяч десятин... двести тысяч... Доход наши верные люди собирают в нашу казну... для джихада.., Вот купим у инглизов винтовки, патроны. В Бухаре в одном медресе тайно живут и проповедуют пять ахунов. Для них мюриды-пастухи в секретном месте в степи... пасут пять тысяч баранов... тайком от сельсовета... И наш муфти Аскер Абдуллаходжа Садр, сохраняя улыбку коварства, проживает в Бухаре, и казий Ариф Ходжа Судур... Помните нашего шейхульислама Икрама... Сыпок его... тоже спокойно живет в Бухаре и замазывает глаза советским властям... Да и Омархан с комиссарами ладит... живет...
— Омархан? — слегка поморщился Сахиб.— Сын расстрелянного казикалана? И он в Бухаре? Он ведь жил в Кундузе у афган? Ещё, помню, проиграл в кости жену и сына и в придачу девятнадцать тысяч баранов.
— Да, да, сын мученически убиенного казикалана... А Хаджи Акрам Сабахеддин, а Абдулхаким, а Абдулхайр...— И эмир, закатив глаза, перебирал имена и фамилии видных духовных лиц, которые остались в Бухаре и служат ему и его делу. Он хвастался тем, как много у него в Советском Узбекистане единомышленников. Он хотел поразить воображение Сахиба Джеляла. Он все ещё попрекал своего советника, осмелившегося покинуть когда-то его, своего государя, в трудные времена. Но Сахиб Джелял вернулся к своему эмиру, и это вселяло в него уверенность. Такие мудрые и сильные сторонники очень нужны государю в его изгнании. И потому эмир спешил, захлебываясь и брызгая слюной, рассказать, как безотказно действуют могущественные силы Бухарского центра Кала-и-Фатту, созданного еще в 1922 году на совещании в Кабуле представителей всех антисоветских сил. Он говорил и говорил.
Он забыл, зачем пригласил сюда, во Дворик Тайн, своего бывшего визиря, совсем забыл, что мулла Ибадулла снова и снова ему твердил, что надо вызнать истинные настроения этого возникшего из небытия странного человека.
Вновь эмир чувствовал себя школяром, слабым, беспомощным, таким, каким себя чувствует рядовой мюрид в присутствии своего наставника пира, трупом в руках мурдашуя.
И вместо того чтобы спрашивать, Сеид Алимхан многословно расписывал деятельность Бухарского центра: где, в каком селении Туркестана, на какой улице, в какой махалле, в какой мечети есть у него верные люди и что они делают. Главная цель эмира была — занятие должностей в исполкомах и комиссариатах «почтенными» улемами, своими большими чиновниками.
А Сахиб слушал снисходительно, но внимательно, приопустив тяжелые веки и поглаживая великолепную, всю в завитках ассирийскую бороду. То ли ему прискучило многословие Сеида Алим-хана, но он вдруг резко спросил:
— Вы читали вот это?
— Чего?.. Чего?..— и эмир уставился на листок бумаги, который протягивал ему Сахиб.— Я самый слабый из рабов ислама... Читать?.. Почему читать... Глазная боль... читать ничего не могу...
— Это обращение к мусульманам, к населению Туркестана. Тут стоит подпись эмира Сеида Мир Алимхана, халифа всех мусульман, ваша подпись, ваша печать. А вы знаете, что тут напитано? Знаете, что написали люди большой грамотности, как вы их называли, и государственного опыта? Такую чушь и бред они написали от вашего имени и от имени центра.
Щёки, лоб, губы эмира полиловели от напряжения. Он начинал понимать. Он заговорил возбужденно и капризно:
— Знаю, что хотят... Что писать... Глубокомысленные... Понимают в своих писаниях... Народ тёмен, чернь тупа... Тонкости излишни... Плов с курочкой не стоит давать... Вкус не поймут... Давать грубую... жратву... Грубая мысль грубым мозгам... Запугать страхом божьим... темных людей... Гнев аллаха! Тимур — был умный... Больше страха... Тимур... Минареты из живых людей... все кругом трепетали... И у нас запугать... Чтобы побоялись шагнуть через порог сельского Совета... Вот... Не смели б смотреть на красный флаг.
Бумажка все еще трепетала перед самым лицом эмира, хоть он своей пухлой ладошкой отстранял ее. Сахиб Джелял упорствовал. Пришлось Сеиду Алимхану взять листок, исписанный каллиграфическим почерком. Эмир покачал головой. Он узнал свою большую печать.
— Ну и что? В чем дело? — бормотал он, пробегая глазами текст.
Глаза у него болели совсем уж не так, чтобы он не мог читать:
— Разве неправильно? Тут все правильно... «Все племена и нации при благословенном эмире спокойно и счастливо жили, свободно и счастливо исповедуя ислам»...— читал он вслух воззвание.— Хорошее правление... Справедливость... Эмир Бухары из мангытов... Музаффару... отцу Ахад хана свойственна... Столпы законности... были...
— Законность? — думал вслух Сахиб. — Бухарская законность — бесстыдная плясунья в непотребном притоне...
— Танцовщица?.. О...— обрадовался Алимхан. — Из Египта приехала аравитянка... Танец живота... Кожа — атлас... Совсем нагая... наши придворные старцы рты разинули...
— Вы отлично поняли, о чем я...— продолжал Сахиб Джелял.— Законность вы превращаете в проститутку, подобно той танцовщице... Вы тогда подписали фетву — выдать из вашей казны египтянке, даже не прикрывающей стыд, полпуда золота. Нагая законность! Бухарская законность!.. Это ваше воззвание — предел вашей законности — мне тайком вручил чайханщик в Байсуне... Эдакий смахивающий на мелкого воришку прокуренный анашист... Видно, и у меня внешность заговорщика, если такой мерзавец меня принимает за своего.
— Э, — забормотал эмир, — сыграем в шаш-беш. — Он не любил неприятных разговоров и принялся расставлять, громко стуча, шашки на доске.
— Там же в Байсуне народ рассказывал про тридцать два джихада эмира Музаффара в Гиссаре, про убийство тысяч правоверных мусульман таджиков в кугистанских селениях... Тридцать два джихада, это не тридцать два «гиргиле» голой «законности»— танцовщицы из Египта, пред глазами эмира...