что она видела. А потом ему пришлось бессильно наблюдать, как два выродка, Кулешов и Захаров, измываются над Ульяной. Перед ним, уже изувеченным, истерзанным, намертво связанным, продолжали они кровожадную игру, начатую в полицейских застенках.
– Признаешь комиссара? – подражая манере Соликовского, орал Захаров, хмелея от полноты своей власти над беззащитным девичьим телом. И когда сверкнула в руке упыря казачья шашка и отрубила белую грудь, словно электрический ток прошёл через тело Виктора, а испепеляющий взгляд его так обжёг изувера, что тот не удержался от удара. Кулак Захарова обрушился ему на голову, рассёк бровь, и кровь залила единственный уцелевший глаз.
Он больше уже не видел этого ада, а только слышал стоны и крики. Палачи продолжали увечить ребят, но Виктор, сам под действием болевого шока, поднимал лишь одно: они должны получить по заслугам, эти нелюди! За каждый стон, за каждую каплю крови! Ответить по справедливости.
Вот за что он заплатил бы теперь любую цену.
Вдруг в памяти у Виктора отчётливо всплыли слова этого самого Захарова.
Это было после первого допроса гестаповскими палачами. Виктор не помнил, в какой камере он тогда очнулся, но он лежал там один. Да и очнулся ли? Это больше походило на кошмарный сон, чем на реальность. Издевательский голос Захарова врезался ему прямо в мозг: «Ты думаешь, господин Зонс не сделает, как сказал? А я тебе обещаю, большевистское отродье, что самолично позабочусь! Не поверят, думаешь? Врёшь, поверят! Ты – предатель, и дружки твои – предатели! Так и знай: не отмыться тебе после смерти, и подполье своё не отмыть!»
Нет, не приснились Виктору эти слова. Для них, исчадий ада, правда это ложь, а белое это чёрное. Они вышли из тёмных подземных недр, из чрева преисподней, чтобы собрать свою дань. Им мало крови и плоти, мало пожертвованных жизней. Они хотят глумиться над чистой жертвой, им нужно изувечить саму память о ней. Память о деле, за которое жертва принесена. Попав в когти к этим стервятникам, глупо надеяться на справедливость.
«Переловили, как слепых котят!» – вспомнил Виктор недавние горькие слова Анатолия Попова.
Да, это правда, и сейчас он был ослеплён и оглушён, разбит вдребезги о неприступную стену боли и отчаяния, с бессильным ужасом сознавая, что теряет себя, и пол уходит у него из-под ног, и капли собственной крови кажутся ему красной изморосью. А сил больше нет. С этими красными каплями вышло всё, что ещё теплилось. Он повисает под потолком, бросив ставшее слишком тяжёлым тело на полу бани. Ему уже всё равно…
И тут чьи-то руки (кажется, всё того же Захарова) хватают его за плечи, тащат и выталкивают за дверь, на улицу. Степной ветер пронизывает насквозь. Нет, он всё ещё здесь, на этом месте, похожем на курган из его снов. И он не один. За его спиной ребята. Рядом – Мельников и Захаров. Они к Виктору ближе всех. Он почти не видит, но чует их каким-то звериным чутьём. А впереди – чёрная бездна в земле. Это шурф шахты.
Вот какую смерть приготовили им палачи! Виктор не удивлён. Как будто он знал это заранее. Кажется, иначе и быть не может: те, кто вылез из недр преисподней, должны отправить под землю кого-то вместо себя.
Мысли у Виктора путаются. Его тело ещё живое, и оно ощущает дыхание смерти. Запах шахты. По ногам бежит дрожь.
Нет! Нельзя поддаваться! Ведь Виктор не один. Ребята стоят за ним, а страх заразен. Лучше не ждать, пока он скуёт тело.
Виктор чувствует, как страх сгущается в воздухе. Чувствует спиной, как мучительно напряглись и застыли в немом ожидании ребята. Они осознают всю неотвратимость и ужас смерти под землёй. И это осознание – как оледенение. А степной ветер и в самом деле леденит.
Виктору кажется, что он стоит на высокой-высокой вершине, а внизу прямо перед ним зияет пропасть. Непроглядно чёрная, жуткая, она втягивает в себя, засасывает как воронка. Голова кружится, тошнота хватает за горло. Внутри разливается холод. А шальной ветер пронизывает до костей, свистит и воет, налетает коршуном. Он будто хочет столкнуть Виктора в бездну. А оттуда, из чёрного земляного колодца, уже тянутся к нему жуткие уродливые руки, то ли полуистлевшие, то ли обугленные, костлявые, когтистые, жадные. Они поднимаются из глубины, вырастают из стенок колодца. Пока долетишь до дна, они будут когтить тебя, и терзать, и душить целую вечность, и всё, что уже пережито и выстрадано, покажется только преддверием настоящего ада. А там, внизу, на дне, – кабинет со скамьёй, ожидающей свою жертву, и нагайки, и раскалённая докрасна печь, и цепкие руки палачей. Они не отпустят. Никогда.
Виктор понимает, что он уже на дне этой бездны. Он угодил в неё в тот миг, когда впервые оказался в кабинете Соликовского. И даже раньше. Она затянула его с головой ещё тогда, когда он об этом и не догадывался.
И вместе с тем он сам на это согласился. Правду сказал Захаров: и после смерти никуда не отпустит Виктора поглотившая его бездна.
Но это уже не важно. Важно не то, что делают с тобой, а то, что делаешь ты. Потому что за спиной – ребята, а впереди – этот жуткий провал в подземный мир. Запах угольной шахты, разломанных земных пластов, рождённых миллиарды лет назад. Упасть туда страшно, ещё страшнее – быть сброшенным руками ненавистных палачей, разбиться, ударившись о жёсткую каменистую породу. Хорошо, если ударишься головой и умрёшь сразу. А если сломаешь ноги и останешься умирать под землёй долгой мучительной смертью, среди ужаса и отчаяния, в окружении мертвых тел своих товарищей? Это может продлиться несколько часов, и они действительно растянутся в вечность. Как не сойти с ума в ожидании спасительной смерти?
Всё это пронеслось в сознании Виктора в считаные секунды. Он был уже одной ногой по ту сторону бездны. И понимание наполнило его покоем и уверенностью: нужно порвать липкие путы страха, вернуть их хозяевам!
Не медля больше ни мгновения, он вложил все оставшиеся силы в отчаянный рывок. Метнувшись чуть в сторону и вперёд, Виктор бросился на Захарова и толкнул его перед собой, увлекая в ствол шахты. Вот только выломанные руки Виктора не слушались, и ухватить как следует полицая ему не удалось. Стоявшие рядом полицаи подоспели на помощь. Голова Виктора зазвенела от удара.
На миг всё исчезло, будто кто-то выключил свет. А в следующий миг он был уже высоко-высоко. Так высоко, как ещё не поднимался.