Читать интересную книгу Забайкальцы (роман в трех книгах) - Василий Балябин

Для раздачи имущества тут же избрали комиссию из пяти человек, откуда-то приволокли стол, три табуретки и скамью. Комиссия приступила к делу: двоим — Егору Ушакову и красногвардейцу седьмой сотни Охлопкову — поручили выдавать потерпевшим вещи по списку; остальные — два местных жителя и сотенский писарь Вишняков — уселись за стол, сразу же окруженные просителями. Каждому хотелось поскорее получить свое добро, но у председателя комиссии Вишнякова было на этот счет другое мнение: оделить в первую очередь тех, кто победнее. Поднявшись на ноги, он поискал глазами в толпе и, увидев стоящего позади всех старика в заплатанной сарпинковой рубахе, позвал его к столу.

— Меня, что ли? — удивился дед и, получив утвердительный ответ, протискался к столу.

— Фамилия? — спросил его Вишняков. — Та-ак, что у тебя взяли?

— Да у меня, сынок, и взять-то нечего, а вот у племяша моего, у Петьки, сапоги, значить, и шаровары суконные потянули.

— А где он, племянник-то?

— В Армии он в Красной, у Лаза.

— Ладно, Егор, выдай деду сапоги и брюки. А у тебя, дядя, вот ты, с черной бородой-то, что у тебя похитили?

— Полушубок, товарищ, почти что новый, вот хоть суседей спроси, совсем даже мало ношенный.

— Иди получай.

— Спасибо.

— А у тебя что, тетенька? Да подходи поближе.

Женщина в стареньком сарафане смутилась, оглянулась направо, налево и, поняв, что зовут именно ее, подошла к столу. На вопрос, чем ее обидели, ответила, краснея от смущения:

— Так-то ничего не взяли, петух потерялся у меня, говорят, эти антихристы зарубили его вечером и съели, штоб им подавиться слезами сиротскими.

— Муж-то где?

— Нету его, не вернулся с германского, убили.

— Дети есть?

— Трое, старшенькому-то двенадцать будет в Кирики-Улиты.

— Та-ак… — Вишняков спросил одного члена комиссии, второго, поднялся из-за стола. — Товарищи, тут есть две машинки швейные, эти бандиты взяли их где-то в другом селе. Мы тут посоветовались и решили отдать одну-то вдове этой, не возражаете?

Толпа одобрительно зашумела.

— Отдать! — послышались голоса.

— Пусть берет!

— Она и шить-то мастерица…

— Бери, Федосья, чего застеснялась!

Счастье, что так негаданно-нежданно свалилось на бедную вдову, ошеломило ее, отняло язык, и не столько щедрый подарок, сколько внимание, забота, что так неожиданно проявили к ней сегодня чужие добрые люди. Пунцовая от волнения стоит Федосья, обеими руками прижимая к груди машинку, которую подал ей Егор, и слова сказать не может. И радостно-то ей, и слезы на глазах. Так и ушла она, забыв поблагодарить комиссию, чуть не бегом направляясь к дому.

К полудню раздачу закончили, Вишняков отправился к Кларку, доложить ему об окончании работы комиссии и спросить его, как быть с нерозданными вещами, которых осталось довольно-таки порядочно.

Жители разошлись по домам, только ребятишки толклись еще на обезлюдевшей площади да несколько баб сидели на бревне, в тени большого амбара. Туда же перенесли свой стол и томимые полдневным зноем старики — члены комиссии.

Тишина и в часовенной ограде, вокруг которой, опираясь на винтовки, борются с дремой часовые; пережогинцы с большого похмелья отсыпались в тени заборов. Спали и ближайшие помощники Пережогина, а сам он сидел, привалясь спиной к часовне, и, обхватив руками колени, задумался, уставившись глазами в одну точку. Многое вспомнил сегодня старый анархист: и царскую каторгу, и побег из акатуевской тюрьмы, Харбин, где жил в эмиграции под фамилией Тер-Оганесян, и организацию банды анархистов, и буйно-веселую житуху в Чите. Весной этого года удалось ему восстановить связь с Харбином, заграничные «друзья» звали его к себе, предлагали одно весьма заманчивое дело, но для этого надо золото, не менее десяти фунтов драгоценного металла. Поживиться на фронте, воюя на стороне красных, не удалось, и решил Пережогин напасть на один из приисков, забрать там золото, а затем, под видом преследования белых, перебраться через границу и тайком от своей банды махнуть с золотом в Харбин. Но чтобы действовать наверняка, он еще месяц тому назад отправил три группы своих разведчиков, поручив им установить самый богатый прииск. Со дня на день ожидал Пережогин весточки от разведчиков, но они как сквозь землю провалились. Не раз сегодня укорял он и самого себя за то, что отобранный у контрабандиста спирт согласился раздать своим бандитам, а в результате вот оно… разоружение и арест.

«Но ведь не первый раз такие попойки, — думал Пережогин, — и все сходило за милую душу, а тут. Нет, это просто какое-то невезение чертовское». И все-таки в душе старого бандита теплилась, не гасла искра надежды, что вывернется он и на этот раз, что будет он в Харбине, и не с пустыми руками.

Возвращаясь от Кларка, Вишняков увидел, что у стола, где сидели старики — члены комиссии, стоит высокая женщина, и о чем-то просит их, а старики, как видно, отказывают ей.

— Не могем, Михайловна, — теребя бороду, мотал головой член комиссии, — и не проси понапрасну, обратись вон к товарищу.

— Чего такое? — спросил Вишняков, подойдя ближе. Женщина обернулась, встретилась глазами с писарем.

— Ребятишкам прошу чего-нибудь, — проговорила она со вздохом, — обносились начисто.

— Не можем мы, тетенька… — Вишняков хотел сказать, что здесь не магазин, не торговля, и осекся на полуслове, опаленный стыдом, — он только теперь заметил, что на женщине юбка из крапивного куля. «Экая же я скотина, — ругнул он самого себя, глядя на большие, с узловатыми пальцами руки женщины, — батрачка ведь, сразу видать, а я…» — Вот что, товарищи! — заговорил он вслух, обращаясь к старикам. — Кларк распорядился все имущество, какое не роздали, переписать и отослать в станицу, чтоб там занимались раздачей. Но я думаю, беды не будет, ежели мы кое-чего уделим и женщине пролетарского классу. Согласны?

— Согласны, — закивали головами старики.

— Там есть кусок черного сатину, аршин пятнадцать будет, — продолжал Вишняков, — его-то уж взяли не у бедняка, ясное дело, а у купца какого-нибудь, отдадим его тетеньке?

— Отдадим.

— Можно.

— Иди, тетенька, во-он к тому казаку, получай.

Не слушая, что говорит ему обрадованная женщина, Вишняков сел за стол, намереваясь приступить к составлению описи, но тут появился еще один проситель: небольшого роста старичок с русой бородкой. Он запыхался, — как видно, прибежал откуда-то издалека; из-под старенькой фуражки по раскрасневшемуся лицу сыпал пот, ситцевая рубаха его на лопатках и под мышками также взмокла, потемнела от пота.

— Чего тебе, дед? — спросил Вишняков.

— Только что с лугу, умаялся, не создай господь. — Дед рукавом рубахи вытер потное лицо, продолжал жалобным голосом — Нетель у меня потерялась по третьему году, все обыскал, как в воду канула. Зарезали ее лиходеи-то эти, не иначе. Шкуру да потрох забросили где-нибудь в кусты, а мясо съели, и вся недолга.

— Жалко, дедушка, тебя, а помочь-то ничем не можем, нету у нас нетелей.

— Одна и была у нас, — разводил руками дед, — а красавица-то какая, любо посмотреть, породистая и к рождеству бы отелилась.

Вишняков переглянулся с членами комиссии.

— Разве коня отдать старику из бандитских. Возьмешь, дед?

— Да оно кабы по-мирному, пошто бы не взять-то, а теперь не-ет, бог с ним и с конем, все равно заберут, не те, так другие. Вот кабы овечек, этих бы я взял, хоть с десяток, ежели милость будет.

— Каких овечек?

— Да вот, что злодеи-то пригнали откуда-то. Ведь они их не всех сожрали, ишо голов более ста обретаются в гумне у свата Анисима.

— Нет, дедушка, этого нельзя. Они, эти бандиты, может быть, пастуха общественного ограбили. Вот поэтому командир наш, товарищ Кларк, распорядился вместе с имуществом и овец в станицу вашу направить, а там разберутся без нас.

— Нельзя, значить… — Дед сожалеюще вздохнул, поскреб пятерней в затылке. — Эхма-а, верно говорят: где тонко, там и рвется.

И тут один из членов комиссии, пожилой, чернобородый человек в батарейской фуражке, предложил: отдать старику граммофон.

— Вот это мысля! — воскликнул подошедший к столу Егор. — Хватит этой музыке буржуев потешать, пусть наши трудящие старики веселятся.

— Верно! — согласился Вишняков. — Забирай его, дед. Вон Охлопков тебя научит, как там его вертеть, заводить и все такое. Неси, обрадуй свою старуху.

Но дед почему-то счел нужным обидеться.

— Смеетесь вы, што ли! — заговорил он, сердито насупившись. — Старуха меня с коровой ждет, а я к ней с музыкой заявлюсь. Кабы он доился, магрофон-то ваш. Нет уж, избави бог от такого добра, да меня с ним старуха и на порог-то не пустит!

— Пустит, дед, — не унимался Вишняков. — Ведь ты ее же развлекать-то будешь. А корова тебе и не потребуется теперь, без нее у тебя будет и молока и сметаны невпроворот, и яиц тебе натащат, и масла, и всякое другое удовольствие, только ходи знай по вечеркам, накручивай граммофон.