судного дня? Где Ханс Циммер с оркестром? Кажется, эта история совсем себя не уважает.
— Вот это у тебя, — комментирует Рид, — фантазии, конечно…
— О, сегодня меня посетила особая муза, дорогой Эйдан, — и в голосе Деванторы столько кровожадной патетики, что, ей-богу, да его сейчас разорвет.
— Так, может, ну его на хрен, посидишь, стихи попишешь?
— Я лучше нарисую картину…
Продолжают они одновременно:
— Моей кровью?
— Твоей кровью!
— Ты такой предсказуемый, — веселится Рид.
Стоит ли говорить, что ему на самом деле ни хрена, ни капельки не весело? Стоит ли говорить, что такому предсказуемому Деванторе весело до жути?
— Будешь бросать пистолет, Рид?
Рид возмущается:
— Хрена с два. — Вы только посмотрите на него, нашел идиота. — Ты бросай.
— Нет, ты, — улыбается Девантора, обнажая ярко-красные десны. Блин, ему бы к стоматологу, конечно.
— После тебя.
— Ты первый.
— Уступаю.
— Рид, Рид, Рид… Как бы ты ни тянул время, у американского задохлика нет и шанса против наших людей. Надо было самому прыгать: если у кого-то из вас и был шанс, то только у тебя. А он… Очень быстро словит пулю в лоб.
Рид не хочет признавать, что вечно сомневающаяся его часть согласно кивает в такт словам Деванторы.
Часть, у которой рот не закрывается, хамски спрашивает:
— Давно гадалкой заделался?
— Вот только что, — Девантора честно пожимает плечами. — Дать бесплатное предсказание? Пистолета у тебя в руках не будет ровно через минуту.
Его мерзкая уверенность в себе заставляет Рида заартачиться. Ну давай, думает он, урод. Посмотрим.
Девантора, глядя на его изменившееся от раздражения лицо, довольно тянет:
— Один…
И начинает стрелять. Ну как же без этого. Ну конечно!
У Деванторы — полуавтоматика, и поэтому Риду приходится танцевать на раскаленной крыше, уворачиваясь от пуль. У него самого — две обоймы в кармане, но в этом нет никакого смысла, пока Девантора буйствует: ни остановиться, ни прицелиться.
— Двадцать…
То, как Девантора стреляет ему под ноги, говорит только об одном: прежде чем его убить, он намерен вдоволь поиздеваться. Отыграться за все, что Рид ему сделал. Рид, кстати, вообще ничего не делал конкретно Деванторе — ну, может, только немного его искупал, — но сейчас это будет звучать как жалкое оправдание.
Рид оправдываться не любил.
— Тридцать семь, Эйдан!
Да, да, ты умеешь считать, это мы поняли, заткнись!
Между ними — метров пятнадцать, вокруг — голая, залитая солнцем крыша. Можно прыгнуть вниз, вслед за Кирихарой, но это значит привести Девантору туда, где ему нужно быть меньше всего: к оттискам. Нет, не вариант.
Рид бросается за перекрытие, пытаясь уйти от пуль хотя бы на мгновение и подумать. Удивительно, но у него даже выходит: стрельба затихает. К добру ли?
Ладно, он может продолжать держать дистанцию, пока у Деванторы не закончатся патроны, может попробовать перевести все в рукопашную, может…
— Сорок пять. Приветики!
Удар приклада обрушивается справа. Хватаясь за челюсть, Рид пытается отстреливаться, но Девантора бьет еще раз и еще, пока Рид, спотыкаясь, не валится с ног… и не выпускает при падении оружие из рук.
— Пятьдесят шесть!
Пистолет Рида отлетает по направлению к краю крыши. Девантора и Рид следят за его движением: два метра, полтора, метр… полметра… «Иисус, обещаю, — думает Рид, — если ты…»
Но после недавнего вранья Иисус больше ему не верит: пистолет падает с крыши и пропадает из поля зрения.
Рид поворачивает голову и смотрит на Девантору. Тот разводит руками, мол, я же говорил, и скалится:
— Шестьдесят.
* * *
Свое имя Бамбанг получил от деда. По родительскому плану вместе с именем он должен был унаследовать от деда еще и ловкость, прозорливый ум, поразительную меткость и два метра роста, но сам Бамбанг решил одним Бамбангом и ограничиться. Генетика сказала «нет» — и Бамбанг вырос болезненным мальчиком. После болезненного мальчика он успел побывать еще болезненным пацаном и болезненным молодым человеком, чтобы в итоге стать просто не особо впечатляющим мужчиной.
Но, несмотря на все это, у не особо впечатляющего Бамбанга была мечта.
Мечта. А еще немного усердия. Не особо впечатляющий Бамбанг надеялся, что именно усердие позволит ему когда-нибудь стать таким же отпетым бандитом, как любимый дедушка. Мечты у Бамбанга были абстрактные и не очень благородные.
Помимо очевидного отсутствия добродетелей, не особо впечатляющий Бамбанг мог похвастаться еще и неочевидным наличием добродетелей. К усердию можно было приплюсовать верность, послушание и неукоснительное выполнение должностных обязанностей.
Вот в чем, а в его беспрекословной верности пак Ольберих Басир не сомневался. А еще — в умении быстро бегать.
Поэтому, когда пак Басир хватает его за запястье шершавой и кряжистой рукой, Бамбанг знает, к чему все идет. Подонки из «Аль-Шамеда» наступают им на пятки, подонки, в которых Бамбанг узнает шайку Лукмана, появляются из-за угла, и простая миссия «доставить пака Басира и оттиски на самолет даже ценой своей никчемной жизни», которую ему вбили в голову, становится очень непростой.
— В самолет. Быстро. Чтобы через три минуты все было готово, — пак Басир сверкает дикими глазами, до боли сжимая его руку. В следующий момент Бамбанг слышит металлический щелчок — и оказывается, что теперь он прикован к чемодану с оттисками наручниками.
Бамбанг не собирается разочаровывать пака Басира. Все, кто его разочаровывают, обычно долго не живут.
Рядом вырастает Титра — такой же верный и усердный, как и не особо впечатляющий Бамбанг. От Бамбанга он отличается только неумением так же быстро бегать, но при этом — умением управлять самолетами. В криминал Титра приходит из гражданской авиации, и пилотировать самолет до острова должен именно он.
— Так точно, пак Басир! — рявкает Бамбанг с ощущением Важности Момента.
— Быстрее, сукины дети!
Они с Титрой вырываются вперед. Кольцо, охраняющее пака Басира, бежит тоже, но великий криминальный гений, увы, не спасает от артрита.
Бамбанг мчится, вцепившись в ручку чемодана так, что завтра в каждом пальце его правой руки будет крепатура. Рядом перебирает ногами взмокший Титра, бликующий