Читать интересную книгу Студенты и совсем взрослые люди - Дмитрий Конаныхин

нескольких вражеских разведок. Тот подлый агент долгое время хитроумно притворялся беспощадно-заботливым селекционером человеческого материала, маршалом, Почётным гражданином и, по совместительству, куратором создания рукотворных звёзд и рукотворных солнц во славу обороноспособности государства рабочих и крестьян.

Испокон веков на Руси заведён порядок выпускать на волю птичек Божьих во время коронаций. Вот и крепкозадые вожди-широкоштанники послушали дыхание Чейн-Стокса, похоронили Вождя всех времён и народов, посидели на завалинке, полузгали семечки и, со всей рабоче-крестьянско-партийной смекалкой, сменили, сместили, а то и постреляли соратников во френчах. Заодно и птичек выпустили из клеток таёжных лагерей. Птички встрепенулись, обняли выживших товарищей, обожгли прощальными взглядами стражей своих и вылетели миллионнокрыло.

Русь перекрестилась.

Насельники прерий и шарашек, ошарашенные собственной живучестью и небывалостью достижений, обнаружили себя в сотнях ведущих институтов, «ящиков» и прочих конструкторских бюро с ласковыми фруктово-ягодно-минералогическими названиями. Там они принялись с прежней энергией терзать время, материю и пространство, чтобы придумать ещё более быстрые звёзды, ещё более яркие солнца, ещё более прочную броню, ещё более сильные крылья для смертоносных созданий. Например, одно солнышко так зажгли в далеком Заполярье, что немаленькая часть скальной породы большого острова стала ложем очень Ледовитого океана, а радиосвязь пропала над половиной планеты, что привело в неописуемый восторг дважды героического гуманиста. Поговаривали, тот быстренько посчитал, что такой «подарок», будучи взорван несколько западнее удивительного Бермудского треугольника, породит цунами, достаточное, чтобы смыть треклятого супостата. Гуманист трижды перепроверил и предложил оные расчёты мудрому руководству. Политбюро восхитилось, и хитроумный дважды Герой Соцтруда стал трижды. И так бывает, друг… Но это лишь сказки людей со слишком хорошей памятью. Слишком много помнить вредно для здорового сна и спокойствия окружающих.

Звёзды росли ввысь, прирастали размерами и полезной нагрузкой, рукотворные солнца горели всё ярче, насквозь просвечивая дивизии, маршировавшие через эпицентр из пыли и расплавленного бетона; пессимисты ворчали, что термояд запустят через немыслимые 10 лет, оптимистов не могли сдержать никакие смирительные рубашки, плазмоиды витали над головами невероятно молодых алхимиков, титановые левиафаны сползали со стапелей и ревели в морских глубинах, высоко к стратосфере кружились стаи сверхзвуковых драконов, на Марсе вот-вот должны были зацвести яблони, по всем заколосившимся прериям огромной страны поднимались либо зарывались глубоко под землю колоссальные заводы, лаборатории, фабрики, центры исследований, а в далёких деревнях со свежепорушенными церквями народ тайком крестил внуков, исправно покупал облигации внутренних займов, берёг новенькие паспорта и натруженными руками держал новые дензнаки, старательно пахал землю по календарю и приметам Владимира Красно Солнышко – для крестьянства время вождистских лесополос закончилось, время царицы полей пробежало жирным тараканом, а эпоха всеобще бровастой мелиорации ещё не настала.

Руководители столичных, подмосковных и таёжных «ящиков» постоянно молили, обосновывали, топали ногами и расплавляли прямые телефоны в тихих столичных кабинетах, настаивая и требуя ещё, ещё, ещё! технарей – молодых инженеров, чертёжников, технологов, прибористов, химиков, физиков, расчётчиков – новых дедалов, мерлинов, авиценн и невтонов. А молодые икары уже вовсю крутились на центрифугах Звёздного городка, наполняли лёгкие необычной водой, чтобы превзойти Ихтиандра, входили в барокамеры и термостаты, готовясь совершить небывалое, там – за горизонтами самой смелой мечты.

В передовицах гремели названия открывавшихся втузов, страна бурлила молодостью – вернувшиеся с фронта бойцы любили жён и любовниц с такой же страстью, с какой недавно умирали и побеждали. А истосковавшиеся, нагоревавшиеся и надорвавшиеся за войну бабы со всей нерастраченной любовью приняли родных, вернувшихся, рукодельных, во сне кричавших любимых и нарожали отличных детей. Детки слушали сказки победителей, научились бегать раньше, чем ходить, и мечтать раньше, чем грустить, выросли, прошли конкурсы свирепых вступительных комиссий и наполнили новые институты.

Ленинградский технологический (или Техно-ложка, как его беспардонно называли беспечные студиозусы), благопристойно прикрытый фиговым листком пищевых холодильных установок, вобрал в себя отборных сумасшедших, проведших молодость в лучших германских и британских лабораториях, повзрослевших в прериях подлого британского агента (не к ночи будь помянут) и в зрелости своей учивших великолепно просеянную молодежь премудростям Глубокого Холода – да, именно так. С самой заглавной буквы.

Уже знакомый нам Александр Васильевич Князев был везунчик.

Во-первых, он был сообразительным мальчиком, хорошо слушался бабушку, толково учился в гимназии, петербургский университет окончил с отличием, знал несколько языков, нравился самым умным женщинам, был хорош собой и до неловкости честен. Во-вторых, воюющей Республике Советов инженеры и физики были нужнее блаженных мудрецов, растаявших в балтийской сырости вместе с пароходными гудками, поэтому Князев не пропал без вести в самые хребтоломные годы. В-третьих, он был близким другом будущего нобелевского лауреата, поэтому помогал Петру Леонидовичу распаковывать и монтировать королевский подарок великого Резерфорда, постоянно срываясь в Москву. Если бы классовое чутье его научных оппонентов было бы хоть чуточку слабее, то их отчёты опоздали бы на пару лет, и пошёл бы тогда Александр Васильевич по самым решительным «кировским» спискам. А так… Стараниями бдительных коллег, он на время прервал блестящую научную деятельность и приступил к изучению ремесла землекопа где-то в степях Восточного Казахстана. Ему повезло и дальше – он так и не узнал, в каком лагере и как сгинула-отмучилась его любимая жена, Зинаида Прокофьевна, он выстудил свою любовь, загнал себя в душевный мороз и растворился в бесчисленных таких же терпеливых судьбах, как снежинка в сугробе. А в 1942 году, посреди ужаса отступлений, его, белоснежно-седого сорокапятилетнего старика, по требованию Капицы разыскали, вылечили и доставили в Москву – фронт и промышленность воюющей страны задыхались без кислорода. Кислород был нужен летчикам, морякам, сталеварам, сварщикам, химикам, подводникам и многим другим, кто был прочнее стали, кто делал сталь ещё прочнее – и тем, кому Вождь велел создать рукотворное солнце.

После взлёта в Главкислороде он вернулся в Ленинград, в технологический, где уединился в лаборатории кафедры Глубокого Холода. Со всей беспощадностью и спокойствием бывалого лагерника он выгнал несколько заслуженных идиотов и прихлебал, добился переоснащения лаборатории новым оборудованием, вплоть до новёхоньких, сверхдорогущих машин фирмы «Филлипс», поразив секретчиков великолепным английским. Бравые институтские чекисты обрадовались, что в их заводь зашла крупная рыба, составили обстоятельную записку, направили высокому начальству и… И получили по шапке так, что впоследствии, встречая Князева в коридорах института, приветствовали того со всем служивым пиететом, неизменно по имени-отчеству, разве что не прищёлкивали каблуками совсем уж по-старорежимному. Александр же Васильевич здоровался с ними тоже очень радушно, вот только не мог раскланиваться – боли в сломанных ключицах, четыре криво сросшихся ребра и крепкая замороженная насмерть память не позволяли гнуться.

Он настоял, чтобы младшим курсам обязательно читали обзорные лекции по будущим профессиям – только так можно было завлечь студиозусов