головки. С печальным звоном замороженная железяка отвалилась почти безо всяких усилий.
– Итак, специальная углеродистая сталь разрушается при небольших нагрузках. Вы можете представить, какие аварии случились, пока люди научились на своём опыте, на своей крови строить специальные машины, выдерживающие температуры гораздо ниже арктических или антарктических? – лицо профессора вдруг сделалось очень серьёзным. – А ведь мы стоим только у самого входа в мир сверхнизких температур. Видели бы вы, как плещется кислород… Он такой голубой… Как синее-синее небо.
– Ой! Покажите нам! Покажите! – наперебой загалдели студенты.
– Нельзя. Кислород – это и жизнь… Но это и безудержный пожар. В кислородной атмосфере простая древесина становится сильнейшей взрывчаткой, горят сталь и бетон («и люди» – хотел добавить Князев, но удержался – рано им ещё). К сожалению, я сегодня не могу показать вам жидкий гелий. Это всего лишь четыре Кельвина! На шестнадцать градусов ниже точки кипения водорода при нормальном давлении. Но он такой же прозрачный и бесцветный, как и азот. Только чрезвычайно дорогой. Чем ниже мы опускаемся по шкале Кельвина, чем ближе подходим к абсолютному нулю, к температуре минус двести семьдесят три градуса Цельсия, тем дороже наше оборудование. И каждый шаг нам дороже на порядок, если не на два, то есть в десятки и сотни раз.
Он оглядел напряжённо молчавших студентов. «Совсем дети», – вдруг он почувствовал себя удивительно молодым и непомерно старым одновременно.
– Ну и последний фокус с жидким азотом, – Князев вышел перед столом, поднял рукава пиджака, расстегнул и завернул манжеты рубашки. – Алексей, прошу вас.
Алёшка поднял бровь. Сидевшие на первых рядах вскочили. Галёрка закаменела.
– Прошу, Алексей, лейте. Ну-ну, мы же физики. Соображайте. А-а-а, вижу, сообразили. Давайте же!
И Алёшка, хитро улыбнувшись, поднял наполовину выкипевший дьюар, наклонил его и чуть плеснул в пригоршни профессора.
– Ай! – взвизгнула впечатлительная Катя. – Осторожно!
Князев спокойно, как ребёнка, покачал лужицу шипевшей жидкости, потом спокойно вымыл ею руки и повернул невредимые ладони к онемевшим студентам.
– Кто ответит, что произошло? – прищурил глаз старикан. – Алексей, не подсказывать!
Пауза. Потом сзади поднялась одна рука, потом другая.
– Кирилл, прошу вас, – Князев показал на Давыдова, залезшего на здоровенный компрессор.
Тамара обернулась, как ужаленная.
– Подушка, – Кирилл откашлялся. – Паровая подушка. Как на сковородке.
– Правильно! А какая же это сковородка? Барышня, можете сказать?
Зоська чуть отшатнулась, профессор явно её запомнил и веселился. Но надо было быстро соображать.
– Температура человеческого тела плюс тридцать шесть и шесть.
– Правильно. Дальше.
– А у азота температура пузырения, ой, кипения – минус сто девяносто семь.
– Шесть, – буркнул Алёшка.
– Ой! Да, минус сто девяносто шесть. Получается двести двадцать плюс двенадцать… Двести тридцать два градуса!
– Молодец! Видите? Если вы поставите на огонь сковородку и раскалите её докрасна – как запляшут капли воды? Ого-го как! Так и наши тела для жидкого азота являются такими же раскалёнными сковородками. Барышня, хотите повторить?
Зоська опять вскочила и выбежала вперёд.
– А почему опять она? – пискнул кто-то рядом.
– Потому что рыжая, – невозмутимо ответил профессор. – И считает быстро. Ну, барышня, подставляйте ладошку, – он сам взял из Алёшкиных рук дьюар, осторожно наклонил его над Зосиной рукой и шепнул: – Барышня, секрет есть. Рука должна шевелиться. Катайте его на ладони как шарик.
Большая холодная капля, шипя и пузырясь, бегала по Зосиной тёплой ладошке, приятно холодя кожу.
– Щекотно! – засмеялась она. – Получилось!
– Молодец! Садитесь на место, барышня. Алексей, отнесите дьюар, он нам больше не понадобится… И ведь это только азотный уровень температур. А дальше – водородный и гелиевый…
Князев замолчал, опустив голову, словно собираясь с силами. Проклятое сердце! Прошла пара секунд, горячее сердце судорожно толкало ещё тёплую кровь так не желавшего стареть человека… Отпустило. Живой.
– А там, в диапазоне гелиевых температур, все привычные нам явления сходят с ума. Пропадает электрическое сопротивление – и мы можем пускать сколь угодно большой ток без потерь. Мы можем создавать мощнейшие магниты, их тороидальным полем запирать потоки заряженных частиц и плазму внутри этих ловушек. Жидкий гелий теряет вязкость, он начинает ползти по стенкам термостатов вне всяческих законов тяготения. Знаете… Я вам завидую, ребята. Вы только представьте – колоссальные токи, магнитные поля, такие же, как у нейтронных звёзд, температуры центра Галактики! Вы станете повелителями физических процессов космического масштаба!..
У всех горели глаза и щёки. Князь умел заводить аудиторию.
– И я не зря упомянул о космосе. Ещё Константин Эдуардович Циолковский предложил идею – и расчёты! – «ракетных поездов» для полётов в межпланетном пространстве. Сейчас мощнейшие ракеты – наши и американские – поднимают в космос космонавтов, используя принцип реактивного движения. В двигателях они сжигают топливо, но для сжигания топлива в безвоздушном пространстве нужен жидкий кислород, целые железнодорожные составы жидкого кислорода! А впереди – пилотируемые полеты на Луну, на Марс, на Венеру – то, о чем мечтал Цандер, мечтали ещё древние греки – не зря же они рассказывали о Дедале и Икаре, которые поднялись к самому Солнцу.
– Икар разбился, – какой-то умник подал голос.
– Да, Икар разбился, – голос Князева зазвучал особенно гулко. – Но, во-первых, он не побоялся и полетел. Раскрыл крылья. Сделал шаг. Во-вторых, он не побоялся и полетел высоко. А в-третьих, и это самое главное, теперь есть вы. Да-да, и вы тоже, молодой человек, так вовремя вспомнивший об Икаре. Это вы, инженеры, будете рассчитывать новые крылья – из стали и титана. От вас зависит безопасность и жизнь людей, которые доверятся вам, повелителям бесконечности! Неужели вы после этого будете учиться на «троечку», зная, что от вас зависит, как быстро человечество шагнёт дальше?
Александр Васильевич помолчал, разглядывая своих детей. Он почувствовал усталость – опустошение особого сорта, когда отдаёшь всю энергию души без остатка. Но оно того стоило… Надо было продолжать, не подавая виду.
– А сейчас давайте чуть уменьшим мощность нашей беседы и отправимся почти на двести лет назад – к Михайле Васильевичу Ломоносову и его опытам по изучению стужи; я расскажу вам об опытах Фарадея, Пикте, Ольшевского и Вроблевского, Камерлинг-Оннеса и Кюрти – о тех великих учёных, которые проложили дорогу к Абсолютному Нулю…
4
Князев закрыл дверь лаборатории, аккуратно завязал верёвочную петельку в пластилине «секретки», по-мальчишечьи лизнул личную печать на связке ключей и прижал одним ловким усилием. Потом пошёл потихоньку, как ходит человек, который всегда дома. А он и так везде был дома – и на кафедре, и в лаборатории, и в трамвае, и в своём теле. Хорошие учителя у него были – сам себе хозяин, в своём теле, когда всё, что осталось у тебя – только