Я была искренне рада, что мне не придется возвращаться на берег.
Во-первых, там скучно, во-вторых, рисовать воду — это хуже, чем убегать от гусей, в-третьих, хотелось поближе познакомиться с черноглазым.
— Трава-то где? — раздался с улицы голос бабы Марьи. — Маринка, итить твою, ты мешок там оставила? Сейчас его Варфаламеевы под шумок утащат! Они все, что плохо лежит, к рукам прибирают.
— На меня гуси напали, — жалостливо начала оправдываться я, выходя за ворота следом за бабкой.
Так начался очередной день пребывания на острове. Желание сбежать поубавилось.
После того, как мы принесли мешок обратно, а заодно отвязали Майку (бабка сильно боялась, что Варфаламеевы могут увезти козу), начался завтрак. Наша баба Марья, на протяжении предыдущих дней, внимательно следила за тем, что мы с Катериной едим, а что оставляем нетронутым.
Конечно, мы ей говорили, что она не обязана нас кормить, что мы можем сами готовить, или питаться со всеми в школе. Но она жутко обижалась на такие слова. После того, как мы в пятый раз это повторили, она стала угрожать, что выселит нас к Варфаламеевым, если мы еще раз такое скажем.
Мы ни разу не видели Варфаламеевых. Но отчего-то было страшно.
Сегодня на столе стояло все то, что вошло в мой рейтинг съедобных местных блюд: вареная картошка, жареные яйца, свежеиспеченный хлеб, творог, ягоды, и невероятно вкусный чай на листьях малины и черной смородины. Для Катерины на столе стояла ваза с пряниками. Бабка Марья степенно пила чай из пиалы с изображением розовощекой девицы, и внимательно следила за тем, как мы едим.
— Маринка! Ну-ка съешь еще картофелинку! Вон кака тощая.
Катька, возьми еще пряник! Я завтра новых куплю.
Немного грубоватая манера общения нашей хозяйки стала привычной, и даже вызывала ощущение некоего уюта: мне стало казаться, что это не чужой человек, а моя собственная бабушка. Всё в этом доме стало знакомым, я на ощупь, когда выключали свет, могла найти и свою кровать, и чан с питьевой водой, и коробку со свечами, и вазу с пряниками для Катерины.
— Катька, ты не ходи никуда, лыдки то береги.
— Нет, конечно, не пойду. Я еще пару дней полежу дома, — уверенно ответила Катя.
— А я пойду, — сказала я, вставая из-за стола.
— С собой возьми, — бабка торопливо начала заворачивать в белый платок картошку. — Не поела же ни черта!
— Ба, да не надо! — я замерла, осознав, что обратилась к бабке Марье, как к своей бабушке.
Хозяйка положила платок обратно, и, выпрямив спину, довольно заговорила:
— Ладно. Но если есть захочешь, тут же домой вернешься. Нечё нежрамши таскаться.
— Хорошо, — я пошла собираться в наш с Катериной пристрой, но остановившись, сказала. — Спасибо вам большое! Все очень вкусно!
Боковым зрением я видела, как приосанилась бабка Марья, и как заулыбалась Катерина.
Когда я подошла, черноглазый уже сидел на поваленном ветром дереве, перебирая в сумке кисти. Мужчина потрясающе выглядел: прядь челки выбилась, и частично перекрывала собой идеальный, ровный профиль, художник прикусил нижнюю губу, рассматривая что-то в сумке. Свободная рубашка с какими-то этническими узорами на стоячем воротнике, закатанные рукава. Все в нем говорило о внутренней свободе, уверенности в себе и своем деле, творческом заряде, который, при этом, не расплескивается, как у новичка, а направлен в одно русло, организован, оформлен.
— Можно я вас нарисую? — без приветствия начала я.
— Не люблю позировать, — ответил мужчина, не поворачиваясь. — В этом есть что-то от самолюбования.
— Ну, вы же не можете не знать, что у вас привлекательная внешность.
— К сожалению, это так, — мужчина повернулся. — Пойдемте.
Покажу вам фантастически красивое место.
Мы долго шли, и хотя мужчина взял все мои вещи, через какое-то время никакого фантастичного места уже не хотелось. Не люблю я эти прогулки по пересеченной местности… Но улыбки, которые мужчина посылал мне из-за плеча, давали силы идти дальше. Я старалась смотреть себе под ноги, чтобы не запнуться о сильно выступавшие корни деревьев, но понимала, что идем мы к той стороне острова, которая сопряжена с сушей.
— Долго еще?
— Да-а, выносливости у вас маловато… — констатировал художник.
— Как вы сексом занимаетесь…
— Это у меня получается гораздо лучше, чем ходить по лесу, — с ухмылкой ответила я.
— Да? — мужчина повернулся, сверкнув глазами. — А вы не боитесь гулять с незнакомым мужчиной по темным лесам?
— Смотря, какие у него намерения. У вас я пока вижу одно: вымотать меня длительными прогулками. К сожалению…
Мужчина рассмеялся, но ничего на мою провокацию не ответил.
— Все, пришли, — художник остановился, снимая с плеча треногу и сумки.
ГЛАВА 9
Мы оказались на краю острова. Между нами и тем берегом была непроходимая пропасть: скалистые склоны, низкие, тянущиеся по земле березы, поросшая мхом низина. До дна перехода можно было добраться если только с альпинистским снаряжением. Хотя, если жизнь тебе надоела, то можно попробовать сползти вниз на попе (или как там сложится, с учетом крутости спуска). Где-то внизу раздавались глухие, с эхом, всплески воды.
Я даже не решилась подойти к краю — всегда боялась высоты. Но даже с расстояния пяти метров было видно, что внизу только пропасть. И опасность, которую она таит в себе. Теперь понятно, почему нам строго запретили пытаться переправляться на тот берег.
Звуки из деревни отстали от нас на середине пути, и казалось, что на острове мы совершенно одни. Одни посреди дикой, нетронутой людьми природы. В кронах сосен, позади нас, выл ветер. Впереди рябили ряды берез и осин. Я запрокинула голову, и заметила, как с одного дерева на другое перелетела огромная птица.
— Кажется, что мы одни в целом мире, — сказала я, не опуская голову.
— И это прекрасное чувство, — отозвался мужчина.
Я чувствовала на себе его взгляд. И это возбуждало. Я облизнула пересохшие губы. Но когда я повернулась к мужчине, он тут же отвел взгляд. Хотя готова поклясться, что он рассматривал мою фигуру. Художник установил треногу, и выровнял для моего роста.
— Приступайте.
После того, как он бросил эту короткую фразу, он решительно пошел к самому краю обрыва, и беззаботно уселся, свесив ноги над пропастью.
— Вернитесь обратно! Вдруг берег «поплывет! — я шагнула к нему, но мужчина движением руки остановил меня.
— Вот это и нарисуйте.
— Я не буду рисовать! Вернитесь! Слышите, там камни посыпались!
— Значит, рисуйте быстрее, — усмехнулся художник, глядя вниз, в бездну. — Я хочу, чтобы вы рисовали интуитивно. Что вы сейчас чувствуете?
— Мне за вас страшно! Пожалуйста, вернитесь! — со слезами в голосе ответила я.
— Почему вам за меня страшно?
— Потому что там камни внизу, и спуск крутой. Вы что, не видите? Если вы упадете, то разобьетесь!
— Это и рисуйте. Человек, который вам нравится, оказался на краю обрыва, и это угрожает ему гибелью. Нарушайте правила! У вас нет времени на построение композиции и ожидание хорошего света.
— Пожалуйста, — заскулила я, и сделала шаг к художнику.
— Вы вынуждаете меня сделать ЭТО, — мужчина улыбнулся, и сдвинулся еще ближе к краю.
Я показала руками, что согласна, лишь бы он больше не делал движений. Начала по правилам строить центр композиции, но руки дрожали, и я довольно грубо высказалась.
— Вы идиот!
— Есть немного. Не отвлекайтесь.
Я снова подняла глаза, и заметила, как на фоне, вдалеке, кружит эта огромная птица. Не разбираясь в породах птиц, я почему-то сразу решила, что это хищник. Черная, в длинными крыльями, быстро планирующая. Она маячила на горизонте, как дурной знак. Руки, будто бы сами собой, без моего участия, начали быстро класть краску. Без наброска.
Без плана рисунка. Без концепции.
На фоне появилось огромное крыло, которое будто бы обхватывало фигуру художника. Как знак смерти, как символ опасности. На переднем плане разместилась беззаботная фигура мужчины, мне даже показалось, что он болтает ногами, сидя над самой пропастью.