– Что?
Он порывисто вздохнул.
– А можно просто посмотреть? Вы скажите, если нельзя. Но мне очень понравилось то, что вы делали утром. Если бы я мог просто смотреть, то, наверное, что-нибудь ухватил из этого.
Она нашла его руку и сжала ее, проникновенно улыбнувшись.
– Я бы очень хотела показать тебе. Он засиял.
– Правда?
– Правда Искусство существует для стольких людей, сколько захочет его изучать.
Он с серьезным видом кивнул.
– Но это дисциплина. Ты должен будешь смотреть, слушать и учиться с самых азов. Это нелегко. И тебе нужно будет рано вставать.
– И насколько рано?
– В семь. Когда солнце покажется из-за этих гор.
Она указала на размытые очертания гор, чувствуя себя киношным сэнсэем.
Мальчик пружиняще вскочил на ноги.
– Я поставлю будильник!
Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой и ушел. Хилари смотрела ему вслед. Она даже не спросила, как его зовут.
– Думаешь, мы когда-нибудь еще увидим этих двоих?
– Они должны вернуться хотя бы трусы переодеть.
– Похоже на то, что они уже здесь побывали. Думаешь, они оставили бы записку, а?
– М-м-м.
– Вот ублюдки, да? В первую же ночь отоварились.
– Ну и ладно. Хоть заткнутся.
– И тебе не обидно?
– Да нет, не особенно. Если такое происходит и все нормально, тогда это круто. Но я не буду считать отпуск дерьмовым, если никого не склею.
– Офигеть! Но я-то буду! Это будет катастрофа! Если я не трахнусь здесь, то я, наверное, никогда не трахнусь.
– Найдешь кого-нибудь.
– Точно!
– Ты обязательно познакомишься с кем-нибудь. Ты ведь у нас огромная личность!
Он ухмыльнулся своему толстому дружку и увернулся от брошенной в него подушки.
– Ну что за пара нытиков, а?
– За себя говори. – Пастернак скосил глаза, сдвинул свои могучие сиськи и пропищал им: – Что за пара нытиков, а?
Мэтт встал с кровати.
– Пойду-ка я в душ.
– Ты из него не вылезаешь, юный Мэттью.
– Чтобы белье не пачкать. В такую жару я ужасно потею.
– Вонючая жара, да?
– Это точно.
– А знаешь, почему ванна полезнее душа?
– Нет, Пасти. Почему?
– Душ вреден для яиц, – уверенно изрек Пастернак.
Мэтт рассмеялся:
– Чего?
– Серьезно! От этого страдают твои яйца. Сам прикинь. В душе ты стоишь, и им приходится висеть, да? Но ты еще их мылом наяриваешь. Ты обращаешься с ними гораздо грубее, чем они требуют.
Мэтт почесал в затылке.
– Ты прав, Пасти, старина. Пастернак удовлетворенно кивнул.
– Тебя еще учить и учить.
Она окунулась в роскошный, изысканный ритуал фламенко, пританцовывая и двигая сладострастно кистями рук, бедрами, ягодицами. Сам танец – действо и сюжет – имел много общего с ее тай-чи, хотя они преследовали радикально противоположные цели: один – спокойное самовыражение, а другой – выход страсти.
Лидерство мужчины здесь было коротким и ярким, он полностью отдавался во власть своей сексуальной энергии, вращая бедрами и синкопируя задницей к восторгу подвыпивших клиенток ресторана. Его партнерши, плохие и хорошие, трясли своими внушительными бюстами, прищелкивали каблуками, откидывали назад иссиня-черные гривы, разыгрывая под музыку необузданную драму.
Шон понятия не имел о настроении Хилари. Он заказал кальмара и здорово обломался, когда его принесли не нарезанным кольцами, а практически целиком, с щупальцами. Теперь Шон просто отщипывал аккуратные кусочки и потихоньку бросал тощим кошкам, гуляющим по пляжу. Хотя Хилари была поглощена романтикой представления, она чувствовала присутствие мужа. Он подолгу хлопал, чтобы показать свою заинтересованность и восхищение. Ей так хотелось найти в нем что-нибудь хорошее, но он был просто клоуном, за которым она была замужем. Если он еще раз крикнет «Ole!» или «Bravo!», она встанет и уйдет.
Когда танец закончился и танцоры вышли за своими аплодисментами, для нее было огромным облегчением, что Шон не устроил стоячую овацию. Он налил ей вина в бокал и нежно взял ее за руку. Секунду она смотрела в скатерть, затем попыталась взбодриться. Не получилось. Это было как-то неестественно, вся эта игра в любовников. Ее маленькая рука налилась тяжестью в его ладони, но она кое-как выдавила улыбку. Шон поцеловал ее палец и заглянул в глаза.
– Эй, больше никаких споров.
– Никаких.
Ей так этого хотелось. И так же безнадежно хотелось снова стать двадцатилетней. Он продолжал пристально смотреть на нее. Хоть бы он перестал!
– Завтра у нас будет чудесный день в горах. Только ты и я.
Она кивнула. За столиком справа от нее сидела пожилая пара. Они едва обменялись парой слов за весь вечер, кроме обсуждения меню. Казалось, фламенко вытянул из них все силы, и теперь они сидели в полном молчании, избегая смотреть в глаза друг другу. Хилари чувствовала себя опустошенной. Она заставила себя посмотреть на Шона, продолжая катать мизинцем по столу хлебные крошки.
– Так куда ты решил поехать?
– В Антекеру.
– Звучит мило.
– Тебе понравится.
Нет, подумала она. Мне не понравится. Тебе понравится. Но я сделаю все что могу. Все что могу.
– Ты мой лучший друг, честно!
Достаточно тяжело транспортировать пьяного вдрызг человека, но пьяного вдрызг Пастернака – почти нереально. Силы Мэтта были на исходе. Пастернак что-то лепетал, постоянно падал на своего приятеля, но не переставал автоматически подталкивать его на подъеме. Они, спотыкаясь, ковыляли по грязной дороге к центральной аллее, при этом Мэтт вынужден был навалиться на Пастернака всем телом, чтобы только удержать его в вертикальном положении.
– Ты прикинь. Ты мой лучший друг. Я люблю тебя!
– Ты тоже мой лучший друг.
– Но я люблю тебя!
– Я счастлив.
Пастернак хрюкнул и неожиданно выпрямился.
– Глянь!
– Что?
– Разве это… не поразительно?
Мэтт поглядел вокруг. Видны были лишь часть дороги да смутные очертания магазинчиков и коттеджей на фоне подсвеченного склона горы.
– Да, это потрясающе!
– Ты сколько можешь сосчитать?
Когда Мэтт обернулся, Пастернак уже валялся на спине, уставившись на звезды. Мэтт поглядел в чистое ночное небо. Толстяк был прав. Действительно потрясающе.
– Ух ты! Видел вон ту? Падающая звезда! Пастернак начал плакать. Мэтт наклонился к нему:
– Эй, чувак! Что случилось? Пастернак пьяно запинался, но все еще пытался выразить свою мысль:
– Ничего… ничего лучше не бывает. Я плачу, потому что… это так прекрасно. Весь мир… потрясающий! Жизнь такая… удивительная! – Он улыбнулся сквозь слезы. – И мы тоже!
– Что тоже?
– Ну вот эти звезды! Вот мы, а вот они – смотрят на нас…
Мэтт промолчал.
– Мы ведь ничто, понимаешь? И ничто в этом мире не имеет значения!