Читать интересную книгу Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме - Владимир Набоков

Конец первого действия

1923

Примечания

Вивиан Калмбруд (Vivian Calmbrood)

Скитальцы (The Wanderers). 1768. Лондон

Перевод с английского Влад. Сирина

Трагедия в четырех действиях

Впервые: Грани. 1923. Кн. 2.

Пьеса была написана в октябре — ноябре 1921 г. в Кембридже, где в 1919–1922 гг. Набоков занимался естествознанием и филологией, и отправлена родителям в Берлин под видом перевода из английской трагедии. Первыми жертвами литературной мистификации Набокова стали его родители. Написав им 24 октября 1921 г.: «Пишу я день деньской (английская драма) и наслаждаюсь своими вымыслами» (BCNA. Letters to Elena Ivanovna Nabokov), он вскоре спрашивает: «Понравилось ли вам первое действие „Скитальцев“? В нем есть грубые места, они еще грубее в подлиннике (определение пистолета и рассуждение о кобылах)» (Там же. Письмо от 6 ноября 1921 г.), — и затем признается: «„Скитальцы“ is meant to look like a translation,[3] так что я не жалею, мамочка, что вы были обмануты» (Там же. Письмо от 1 декабря 1921 г.).

В январе 1924 г. Набоков собирался написать продолжение «Скитальцев», что явствует из его письма В. Е. Слоним: «После „Господина Морна“ я напишу второе — заключительное — действие „Скитальцев“. Вдруг захотелось» (BCNA. Letters to Vera Nabokov. 8 января 1924 г.). Этот замысел, очевидно, осуществлен не был.

Рецензенты альманаха не обратили внимания на игровые приемы пьесы, и первая набоковская мистификация удалась вполне: «По отлично переведенному В. Сириным отрывку из старинной английской трагедии В. Калмбрууда <sic!> „Скитальцы“ трудно, однако, судить о значительности этой вещи», — писал Арсений Мерич [Августа Даманская] (Дни. 1923. 1 апр.); «Интересна трагедия „Скитальцы“ Кэлмбруда, переведенная с английского В. Сириным, — заметил также Б. А[ратов], — но трудно составить себе полное представление о ней, ибо в альманахе помещено лишь первое действие» (Воля России. 1923. № 11. С. 91). Общий набросок мотивов «Скитальцев» содержится в стихотворении Набокова «Странствия», написанном в мае 1921 г.

Указанный Набоковым год написания трагедии отсылает к роману Л. Стерна «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» (1768), название же, несущее первостепенные для раннего творчества Набокова эмигрантские коннотации, характерно для английского готического романа (напр., «Мельмот-Скиталец» Ч. Р. Мэтьюрина, 1820) и книг о Вечном жиде (напр., «драматическая легенда» «Агасфер-Скиталец» Т. Медуина, 1823). Подробнее о пьесе в контексте ранних произведений Набокова см. нашу статью: A. Babikov. On Germination of Nabokov's «Main Theme» in His Story «Natasha» // Cycnos. «Annotating vs. Interpreting Nabokov». Actes du colloque. Nice — 21-22-23 June 2006. Vol. 24. n. 1 / Ed. by M. Couturier. Nice, 2007. P. 131–137.

А. Бабиков

СМЕРТЬ

Драма в двух действиях

Действие происходит в университетском городе Кембридж, весною 1806 г.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Комната. В кресле, у огня, — Гонвил, магистр наук.

Гонвил.

…и эту власть над разумом чужимсравню с моей наукою: отраднозаране знать, какую смесь получишь,когда в стекле над пламенем лазурныммедлительно сливаются две соли,туманную окрашивая колбу.Отрадно знать, что сложная медуза,в шар костяной включенная, рождаетсны гения, бессмертные молитвы,вселенную…                  Я вижу мозг его,как будто сам чернилами цветныминарисовал, — и все же есть однаизвилина… Давно я бьюсь над нею, —не выследить… И только вот теперь,теперь, когда узнает он внезапно —а! в дверь стучат… Тяжелое кольцобьет в медный гриб наружный: стук знакомый,стук беспокойный…

(Открывает.)

Вбегает Эдмонд, молодой студент.

Эдмонд.

                            Гонвил! Это правда?..

Гонвил.

Да… Умерла…

Эдмонд.

                     Но как же… Гонвил!..

Гонвил.

                                                   Да…Не ожидали… Двадцать лет сжималосьи разжималось сердце, кровь живуюнакачивая в жилы и обратновбирая… Вдруг — остановилось…

Эдмонд.

                                                Страшноты говоришь об этом… Друг мой… Помнишь?Она была так молода!..

Гонвил.

                                   Читалавот эту книжку: выронила…

Эдмонд.

                                        Жизнь —безумный всадник. Смерть — обрыв нежданный,немыслимый. Когда сказали мне —так, сразу, — я не мог поверить. Где жеона лежит? Позволь мне…

Гонвил.

                                      Унесли…

Эдмонд.

Как странно… Ты не понимаешь, Гонвил:она всегда ходила в темном… Стелла —мерцающее имя{108} в темном вихре.И унесли… Ведь это странно, правда?..

Гонвил.

Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужаяпечаль в тебе находит струны… Впрочем,с моей женой ты, кажется, был дружен?

Эдмонд.

Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен!Как утешать тебя? Ты словно — мрамор:торжественное белое страданье…

Гонвил.

Ты прав, не утешай. Поговоримо чем-нибудь простом, земном. Неделюведь мы с тобой не виделись. Что делал?О чем раздумывал?

Эдмонд.

                            О смерти.

Гонвил.

                                          Полно!Ведь мы о ней беседовали часто.Нет — будем жить. В темницу заключенныйза полчаса до казни паукарассматривает беззаботно. Образученого пред миром{109}.

Эдмонд.

                                 Говорил ты,что наша смерть…

Гонвил.

                         …быть может, удивленье,быть может — ничего. Склоняюсь, впрочем,к последнему; но есть одно: крепказемная мысль — прервать ее стремленьене так легко…

Эдмонд.

                    Вот видишь ли — я мучусь…Мне кажется порой: душа в плену, —рыдающая буря в лабиринтегудящих жил, костей и перепонок.Я жить боюсь. Боюсь я ощущатьпод пальцами толчки тугие сердца,здесь — за ребром — и здесь, на кисти, — отзвук.И видеть, мыслить я боюсь — опорынет у меня, зацепки нет. Когда-тоя тихо верил в облачного старца,сидящего средь призраков благих.Потом в опустошительные книгикачнулся я. Есть книги как пожары…Сгорело все. Я был один. Тянулопустынной гарью сумрачных сомнений, —и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —большеголовый, тяжкий, напряженный,в пронзительно сверкающих очках,с распоротою жабой на ладони…Ты щипчиками вытащил за узелмои слепые слипшиеся мысли,распутал их, — и страшной простотоймои сомненья заменил… Наукасказала мне: «Вот — мир», — и я увиделком земляной в пространстве непостижном —червивый ком, вращеньем округленный,тут плесенью, там инеем покрытый{110}…И стала жизнь от этой простотыеще сложней. По ледяной громадея заскользил. Догадки мировые —все, древние и новые, — о цели,о смысле сущего — все, все исчезлипред выводом твоим неуязвимым:ни цели нет, ни смысла; а меж темя втайне знал, что есть они!.. Полгодатак мучусь я. Бывают, правда, утрапрозрачные, восторженно-земные,когда душа моя — подкидыш хилый —от солнца розовеет и смеетсяи матери неведомой прощает…Но, с темнотой, чудовищный недугменя опять охватывает, душит:средь ужаса и гула звездной ночитеряюсь я; и страшно мне не толькомое непониманье — страшен голос,мне шепчущий, что вот еще усильеи все пойму я… Гонвил, ты любилсвою жену?..

Гонвил.

                  Незвучною любовью,мой друг, незвучной, но глубокой… Что жеменя ты спрашиваешь?

Эдмонд.

                                 Так. Не знаю…Прости меня… Не надо ведь о мертвыхупоминать… О чем мы говорили?Да, — о моем недуге: я боюсьсуществовать… Недуг необычайный,мучительный, — и признаки его:озноб, тоска и головокруженье.Приводит он к безумию. Лекарство,однако, есть. Совсем простое. Гонвил,решил я умереть.

Гонвил.

                          Похвально. Как жеты умереть желаешь?

Эдмонд.

                                Дай мне яду.

Гонвил.

Ты шутишь?

Эдмонд.

                  Там, вон там, в стене, на полке,за черной занавеской — знаю, знаю,—стоят, блестят наполненные склянки,как разноцветные оконца — в вечность…

Гонвил.

…Иль в пустоту. Но стой, Эдмонд, послушай, —кого-нибудь ведь любишь ты на свете?Иль, может быть, любовью ты обманут?

Эдмонд.

Ах, Гонвил, знаешь сам!.. Друзья моидивятся все и надо мной смеются,как, может быть, цветущие каштанынад траурным смеются кипарисом.

Гонвил.

Но в будущем… Как знать? На перекрестке…нечаянно… Есть у тебя приятель,поэт: пусть скажет он тебе, как сладконад женщиной задумчивой склоняться,мечтать, лежать с ней рядом, — где-нибудьв Венеции, когда в ночное небоскользит канал серебряною рябьюи, осторожно, черный гриф гондолыпроходит по лицу луны…

Эдмонд.

                                     Да, — правда,в Италии бывал ты, и оттудапривез…

Гонвил.

          …жену…

Эдмонд.

                       Нет, — сказочные смерти,играющие в полых самоцветах…Я, Гонвил, жду… Но что же ты так смотришь,гигантский лоб наморщив? Гонвил, — жду я,ответь же мне! Скорее!

Гонвил.

                                   Вот беспечный!Ведь до того, как друга отравлять,мне нужно взвесить кое-что,  — не правда ль?

Эдмонд.

Но мы ведь выше дружбы — и однос тобою чтим: стремленье голой мысли…А! Просветлел… Ну что же?

Гонвил.

                                         Хорошо,согласен я, согласен… Но поставлюусловие: ты должен будешь выпитьвот здесь, при мне. Хочу я росчерк смертизаметить на твоем лице. Сам знаешь,каков твой друг: он, как пытливый Плиний,смотреть бы мог в разорванную язвуВезувия{111}, пока бы, вытекая,гной огненный шипел и наступал…

Эдмонд.

Изволь… Но только…

Гонвил.

                               Или ты боишься,что свяжут смерть твою со смертью… Стеллы?

Эдмонд.

Нет, — о тебе я думал. Вот что! Дай мнечернил, бумаги. Проще будет.

(Пишет.)