Таб подошла к Порции.
— Может, ты шпион Сопротивления?
Порция закатила глаза, приблизилась, взяла меня за подбородок и повернула к себе, чтобы заставить смотреть ей в глаза.
— Не думаю, что у нее хватило бы ума для шпионажа. Эта глупая девица даже не может выполнять простые приказы.
Все снова захохотали. Она наклонилась ближе, вцепляясь в мой подбородок, и зашептала на ухо, чтобы ее слышала только я:
— Зачем ты здесь?
— Чтобы служить в Новой страже, — громко сказала я.
— Серьезно? Тогда почему ты колебалась, когда дралась с бойцом Сопротивления в Ночь смерти? Ты их сторонница или просто трусиха?
— Я здесь, чтобы служить в Новой страже, — повторила я с каменным лицом.
Порция отпустила мой подбородок.
— Тогда докажи.
Я отшатнулась.
— Что?
— Докажи!
Порция закатала правый рукав. На бледной коже предплечья синела татуировка: скрещенные севиль и меч. Прежде чем я поняла, что происходит, Таб и Джун схватили меня, Джун пнула в спину. Порция встала рядом и крепко связала веревкой мои запястья.
Они втащили меня в туалет. Кафельный пол поплыл под ногами, когда Порция достала с полки длинные ножницы.
Сержант схватила меня сзади за шею. Я не издала ни звука — не хотела их радовать. Холодные лезвия на коже головы. Щелчок. Пряди моих волос дождем упали вокруг колен на пол уборной.
Порция толкнула меня к зеркалу:
— И как тебе?
Они остригли меня почти наголо, даже кожа была видна.
Таб и Джун согнулись от хохота, держась за животы. Их лица покраснели.
— Теперь сержант Уэсли уж точно не будет флиртовать с тобой, — веселилась Джун.
Посмотрев в зеркало, я больше всего поразилась не кое-как остриженным волосам, а отчаянию в глазах. Тень меня прежней…
— Неплохо. — Я повернулась к Порции и остальным. — Все равно собиралась подстричься.
Мой сарказм лишь разозлил Порцию. Ее прекрасное лицо исказилось и побагровело.
— Я еще не закончила, — сплюнула она. — Джун, подержи ее.
Джун повалила меня на пол, я ударилась затылком. Придавив плечи, она села мне на ноги. Ее немалый вес не давал пошевелиться. Я вырывалась изо всех сил, но она достала свой севиль и приставила мне к груди, так что при малейшем движении лезвие вспороло бы кожу. Я сжала кулаки.
Краем глаза я заметила: Порция стоит у греющегося на углях котла с водой. Она раскручивала, выпрямляя, проволочную вешалку. А потом положила на угли…
— Пожалуйста, отпустите, — умоляла я, ненавидя себя за то, как жалко это звучало, но остановиться не могла. — Пожалуйста, отпустите…
— Держите ее! — закричала Порция.
Она с пугающей сосредоточенностью смотрела на угли. Темные зрачки отражали пламя, она улыбнулась, наслаждаясь моментом.
«Только не глаза, — мысленно молилась я. — Не дайте ей ослепить меня…»
Порция сняла с углей раскаленную докрасна проволоку и поднесла к моему лицу.
— А ну тихо! Если испорчу, придется повторять.
И опустилась на колени рядом со мной…
Сначала я почувствовала жар, словно поднесла к огню палец. Потом — жжение, когда проволоку прижали к моей щеке. Я взвилась от боли, пытаясь освободиться, но Таб стукнула меня головой об пол. Жгучая боль — страшнее я в жизни не испытывала — пронзила тело. Кто-то закричал — наверное, я. Все вокруг покраснело, потом почернело. Последнее, что я слышала, — женский смех.
17
Разбудила меня боль.
Сжавшись от ощущения горячих игл, пронзающих кожу под правым глазом, я повернула голову, чтобы прижаться щекой к холодному мрамору пола. Но легче от этого не стало. Я глубоко и судорожно дышала, чтобы прийти в себя, все еще крепко зажмурившись. Встала, пошатываясь. Ухватилась за раковину.
Под правым глазом вздулись волдыри, образуя топорное изображение скрещенных севиля и меча.
Они заклеймили меня символом Новой стражи.
Дотронувшись до обожженной кожи, я подавила крик боли. Даже оставшись одна, я не могла позволить Порции победить. Я не должна показывать ей слабость, которую она так хочет увидеть.
Я оперлась на раковину. Нужно уходить сегодня же: если останусь, пытаясь завершить безнадежную миссию, меня убьют. Я потянулась к двери, но та не поддалась. Меня заперли.
Глубоко дыша, чтобы не паниковать, я огляделась в поисках выхода. Я не знала, долго ли пролежала без сознания, но понимала, что Порция рано или поздно вернется. Через круглое окошко в южной стене виднелись верхушки деревьев, погруженные в темноту ночи. Окно было из толстого стекла, армированного проволокой. Третий этаж. Если прыгну, едва ли выживу…
Я неловко подняла котел с углей и ударила им в окно. Поморщилась, затаив дыхание, когда по ванной разнесся грохот. Никто не прибежал на шум, и я снова ударила по стеклу, потом еще и еще раз, пока оно кусками не осыпалось на пол. В окне осталась только сетка.
Прорвала в сетке дыру, проползла в нее. На наружном подоконнике остановилась, схватилась за каменную кладку окровавленными руками и поглядела вниз. Воздух был неподвижен, ночь разлилась по небу чернильной лужей — ни звездочки. Единственный источник света — мелькающие под окном факелы патрульных. Отклонилась назад, прячась в тени, голова кружилась, живот сводило от боли и страха.
Слева закапала вода. Я посмотрела туда и заметила блеск медной водосточной трубы, увитой плющом. Теперь трубы служили для сбора питьевой воды во время дождя. Я сомневалась, что она выдержит мой вес, но это было лучше, чем ничего. Потянулась… и едва не упала, так и не достав до плюща.
Глубоко вдохнув, я попыталась прикинуть расстояние, а потом резко отпустила раму и соскочила с подоконника.
Быстро скользнула вниз, не обращая внимания на боль в пальцах, все еще утыканных мелкими осколками стекла и обрывками проволоки, и схватилась за плющ, ногами стараясь нащупать хоть какой-то уступ. Наконец нашла среди грубо обработанных камней и толстых лоз точку опоры. Вцепилась в плющ, сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.
Дюйм за дюймом я сползала по водосточной трубе, как по пожарному шесту, пока не почувствовала под ногами твердую землю.
Прижавшись спиной к стене дворца, посмотрела по сторонам. Из темноты прямо передо мной поднималась десятифутовая колючая проволока. Перебраться через торчащие в разные стороны шипы поверху и не покалечиться не получится, да и сделать подкоп, пожалуй, тоже. Там, с другой стороны, лес. Там должен быть лес… Я перешнуровала ботинки и кинулась бежать прочь от здания, к темной стене, которая когда-то была лесом.
И почти пересекла поле, когда возникшая впереди фигура сбила меня наземь.
— Руки за спину! — скомандовал грубый мужской голос.
Свежий ожог заболел, когда солдат придавил ногой мою шею, не давая подняться. Подошел другой, с горящим факелом, и связал мне руки за спиной. Я поморщилась, когда веревка впилась в израненные кисти, но старалась не издать ни звука.
Первый, сержант, грубо перевернул меня, чтобы увидеть лицо.
— Имя?
— Сбежать хотела, — сказал молодой стражник, грубо и болезненно выкручивая мне запястья.
— Встать! — рявкнул сержант, рывком поднимая меня на ноги и толкая вперед.
Подталкивая севилями, они погнали меня через двор в голые поля, к лагерям смерти. Звуки, что преследовали меня в кошмарах, — крики боли, звон цепей — становились все громче. Возле ворот я увидела длинную вереницу людей со связанными лодыжками. Они брели в поля. Солдат раздавал им лопаты.
«Почему они не воспользуются лопатами как оружием?»
Но узники были худы, как скелеты, и уныло волокли инструмент. Они уже не хотели бороться.
— Копайте! — крикнул солдат, что шел позади и плашмя бил севилем по голове отставших.
Звук ударов металла по черепам разносился в ночи. А потом я с ужасом смотрела, как солдат построил узников и выстрелил в голову каждому. Люди падали в ямы, словно домино.
Осознав, в чем дело, я прикрыла рот ладонью. Пленников заставили выкопать собственные могилы. Если я войду в эти ворота, пути назад не будет.
На страже у ворот лагерей смерти стоял солдат. Его освещал угольный фонарь. Я заморгала, думая, что обозналась: это был Уэсли. Мы посмотрели друг другу в глаза, и он быстро повернулся к моим конвоирам.
— Барт и Харбор, разве вас не поставили к передним воротам?
— У нас тут беглянка, — сказал сержант Барт.
— Сдайте ее, — приказал Уэсли, не глядя на меня. — И возвращайтесь на пост.
— Есть, сэр!
Солдаты отдали ему честь и потрусили в поля.
Когда они скрылись из виду, Уэсли ослабил хватку и развернул меня лицом к себе. Я уставилась в землю, но чувствовала, что его глаза жгут меня, словно раскаленная проволока. Мне никогда прежде не было так стыдно — за свое лицо, за глупость, которую я совершила, придя сюда в надежде убить Корнелиуса Холлистера. Вместо этого меня заклеймили его символом.