Болтая, мы и сами не заметили, как дошли до большой залы. Под стеной стояли скамьи и мы заняли свои места. В первый раз мне удалось попасть в молитвенный зал до прихода падре, и сейчас я с нетерпением ожидала его.
Он вошел очень тихо. Ровной, прямой поступью, не обращая внимания ни на кого, и не поднимая очей, подошел к алтарю и перекрестился. Все повторили за священником.
Наблюдая за ним сейчас, я могла сказать, что падре погружен глубоко в себя. Где-то далеко душой отсюда, птицей в свободном полете, где его не тревожат людские проблемы. Может быть, он думает о своей жене? Ревность кольнула мое сердце. Хотя это было глупо — ревновать к тому, кого уже не существует, но мысль о том, что его сердце занимаю не я, неприятно скользнула и растворилась в глубине моего разума.
Во время молитвы падре был не человеком, это был образ, икона, которую грешники видели перед собой как знамя, зовущее к богу. Я ясно ощущала в себе радость и умиротворение и все отдала бы, чтобы вот так вечно сидеть на этой грубой скамье и наблюдать за профилем человека, отождествляющего религию, которую я никогда не понимала. Он смог показать мне путь, в конце которого я могу найти радость. Я отчетливо понимала, что хочу видеть его постоянно, говорить с ним, слушать его, пусть не в качестве близкого человека. Пусть для него я останусь лишь заблудшей овцой, прихожанкой, лишь бы он был рядом и говорил со мной.
Всю молитву я следила за его руками — как они складывали крестное знамение — и этот жест заключал в себе настоящую любовь в чистом, первозданном виде, какая она существует вне человеческих законов. Глыба мироздания, бриллиант чистой красоты, свет моих очей. Я бы отдала все, чтобы кинуться ему на шею и просто целовать его губы, лоб, щеки, подбородок. Без всякой крамольной мысли — без эротического подтекста. Он нужен мне рядом.
Когда молитва закончилось, я ждала, пока все освободят комнату. У настоятельницы было несколько вопросов к падре и я ждала, пока они переговорят. При выходе из залы, она бросила на меня недовольный взгляд и вышла.
— Клотер, милая, иди поиграй в сад, я скоро к тебе спущусь и мы пойдем на обед, хорошо? — обратилась я к девочке.
— Хорошо, я буду тебя ждать, — она потянулась и поцеловала меня.
Я не двигалась с места, пока она не вышла. Падре также стоял на своем месте и, казалось, молился. Когда я подошла к нему, он заметил:
— Она привязалась к тебе. Ей будет больно, когда ты уедешь.
— Может быть мне стоит остаться рядом с ней? Я потерялась, святой отец. Я не знаю, что мне делать и как быть.
— Тебе нужно исповедаться, так будет легче. Ты должна рассказать все, что считаешь нужным богу. У тебя есть такое желание, дитя мое?
Я легонько кивнула, пока еще сама не понимая, что буду говорить.
Он указал на молельную комнату на втором этаже, где случился тот поцелуй. При воспоминании у меня вновь забилось сердце и во рту пересохло. Но деваться было некуда.
Святой отец поднялся первым и открыл двери, я же, поднимаясь следом, чуть не запуталась в полах своего монашеского одеяния, но все-таки устояла.
В углу молельной комнаты располагалась неприметная кабинка. Перед тем, как войти внутрь, я глянула на падре. Он ласково улыбнулся мне и жестом пригласил.
Внутри кабинки было довольно темно, пахло деревом и ладаном. Свет исходил только от крошечного отверстия на уровне груди. Я услышала, как падре вошел на свою половину и замолчал.
— Я… не знаю, с чего мне начать, святой отец, — сказала я.
— Подумай о том, что для тебя действительно важно. Где бы ты хотела сейчас оказаться. С кем поговорить. Расскажи богу только то, что хочет твое сердце. Если хочешь, начнем с молитвы.
— Хочу, — глухо произнесла я.
Пару минут настроиться мне действительно не помешало. Я так хотела говорить с моим падре, но едва оказавшись рядом, вновь потеряла голову.
О Иисус милосердный; Искупитель человеческого рода, милостиво воззри на нас, к престолу Твоему с глубоким смирением припадающих. Мы — Твои, и хотим быть Твоими. Желая, однако, еще теснее соединиться с Тобою, каждый из нас сегодня посвящает себя добровольно Святейшему Сердцу Твоему.
Пока священник читал молитву, я немного успокоилась и даже начала вспоминать свою прежнюю жизнь. Какой далекой и нереальной она казалась сейчас, в этих сырых средневековых стенах приюта, забытого где-то в чаще Бромудского леса, давно не существующего в мое время. Но здесь жизнь шла своим чередом и я была ее частицей.
— Иногда я спрашиваю себя, падре, там ли я, где действительно хочу быть? Никогда на этот вопрос я не отвечала положительно, но сейчас… Я чувствую новую эмоцию для себя, и она определенно хорошая.
Голос падре звучал чуть приглушенно. Очень спокойно и дружелюбно.
— Твоя душа сейчас открыта, потому что она готова к прощению и к вере в бога.
— Вы считаете, я в него не верю?
— Дитя мое, моя юность пришлась на тяжелое для страны время. В кострах инквизиции сгорали те, кто не хотел верить в бога. Вместо того, чтобы защищать, церковь предпочитала обращать в веру через огонь. Посмертно, — в его словах я почувствовала некий запал и горечь, при этом вспомнила, что падре — один из тех, кто раньше был на стороне повстанцев, вполне возможно, и участвовал в мятежах.
Что же все-таки побудило его обратиться в веру? Тем временем он продолжал:
— Поэтому сейчас, когда наша страна стоит на пороге новых реформ, и вполне возможно, уменьшения влияния церкви, я не хочу быть строг с тем, кто еще блуждает в темноте. Я всего лишь стараюсь показать ему путь.
— Что вы имеете ввиду, падре? — спросила я. — Вы считаете, что вскоре страну ждут глобальные перемены?
Святой отец вздохнул.
— Я слишком откровенен с тобой, но я чувствую, что только так для тебя можно открыть путь к господу богу, — он немного помолчал, потом добавил, — да, я думаю, что всякую сферу достаточно лихорадит, скоро грядет время перемен…
Я решилась спросить:
— Преподобный, вы что-нибудь знаете об этом?
— Почему ты спрашиваешь? — спросил он тихо.
Мое сердце застучало. Теперь он меня заподозрит в шпионаже. А поскольку закон на его стороне, то ничего не мешает меня сдать ордену. Я оказалась на краю, когда мне уже нечего терять.
— Что, если я расскажу вам всю правду… Что, если я скажу, что существует мир за пределами вашего понимания и всей планеты?
Преподобный молчал, и я продолжила дрогнувшим голосом. Зря я это затеяла!
— Я знаю, это звучит как сумасшествие, но я родилась в 1995 году, а сюда попала путем перемещения во времени.
Господи! Тут я закрыла лицо руками. Я не понимала, что мне говорить дальше.
Тут окошко внизу приоткрылось и падре сказал:
— Дочь моя, Жюстина, дай мне свою руку.
Я повиновалась и он аккуратно погладил ее кончиками пальцев. Этот успокаивающий жест придал мне сил. Он молвил:
— Я видел своими глазами настоящее колдовство. Не всегда правда — это то, что можно увидеть глазами.
— Святой отец, — тихо сказала я и легонько сжала его руку.
— Да
— Вы слишком умны для своего времени. И слишком… человечны…
В его голосе прозвучали какие-то новые, доселе неизвестные мне нотки. Он волновался. Да, определенно, его сердце стучало сейчас также быстро, как и мое.
— Я знаю и знал много замечательных людей, часть которых уже почили. Но великие умы и светлые души, которые еще с нами на грешной земле и открывшие путь к богу, сделают страну великой!
Некоторое время мы просто молчали, держась за руки. Я думала о том, что меня ждет впереди и больше всего я боялась думать, что там не будет его — моего падре. Мне было страшно — будущее представлялось мне слишком туманным и единственным светлым лучом в нем был преподобный.
Кажется, в этом мире больше не было никого, кто бы так отчаянно меня понимал и принимал. Что будет, если я скажу ему о своих чувствах? Нет, это было бы слишком. Мне легче было сказать о том, кто я на самом деле, чем рассказать о моей всепоглощающей любви. К нему? Неужели любовь может быть такой сильной и горячей? Или я путаю и это не любовь, а лишь желание остаться рядом с тем, кто благосклонен ко мне? Ведь рядом с ним я испытываю чувство безопасности и защищенности. Такое я не испытывала никогда и ни к кому. Кажется, мне понадобилось пересечь вселенные и измерения, чтобы найти его. Я искала его всегда…