успевала покупать для внучки чистые кассеты, и Катя стала тайком записывать звуки поверх оперных спектаклей. Она охотилась за редкими звучаниями, часами пропадала с плеером на улице или приставала к одноклассникам с просьбой сказать что-нибудь в микрофон. Из любопытства они соглашались, но, стесняясь, выдавали первое, что приходило на ум.
– У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил! – декламировал Пашка Постников, а потом начинал гавкать.
– Абатова дура! – кричала отличница Маринка.
– А что сказать? Ты задай вопрос! – нерешительно бубнил Вовка Лепилин.
– Тетя Катя всех покатит перекатит выка… – скороговоркой тараторил Талдыкин.
– Талдыкин, не талдычь! – перебивал Пашка и получал от Кати шуточный подзатыльник.
Она злилась, потому что громкий Пашкин голос перекрыл невнятное бормотание Талдыкина.
Катя мечтала о технике, которая могла бы записывать все звуки, которые происходят здесь и сейчас, на разные кассеты. Чтобы можно было отделить звонок на перемену от радостных воплей класса и строгого голоса учителя.
Постепенно Катя собрала образцы голосов всех одноклассников и всех учителей. Она не могла объяснить, зачем это делает. Ей казалось, что, когда она слышит голос человека в записи, она чувствует его лучше, чем когда общается с ним лично. Включала кассету, закрывала глаза, слушала и понимала, что Пашке дома невесело, что ему никогда невесело. А отличница Маринка вовсе не такая правильная и примерная, как кажется. Но больше всего Катю заинтриговала запись урока истории: ей стало ясно, что Ирочке не нравится преподавать в школе.
За два года Катина привычка все записывать на плеер стала заметна всем, особенно одноклассникам. Они-то и прозвали ее звукарем. Она думала обидеться, но Ирина Рудольфовна объяснила, что так называется специальный человек, который сопровождает спектакли школьного театра музыкой и разными шумами. Приглашение исполнить какую-нибудь роль для старшеклассников гарантировало автомат по литературе, освобождение от уроков на время генеральных репетиций, шанс съездить в Москву на фестиваль и попасть в местную газету. Бонусом шла зависть остальных ребят.
Примой театра была Полина Перехрест, высокая и костлявая девочка из 10-го «Б». На фоне нарядных старшеклассниц она выглядела невзрачной и казалась даже некрасивой, но зато на сцене в костюме и гриме как будто преображалась. Ее никакое личико подходило для любой роли. Одноклассницы считали Полину родственницей режиссера и тем объясняли ее успех.
Театром руководил не учитель литературы, как это было в других школах, а режиссер московской экспериментальной студии. Фамилия его была Орлов. Но в учительской между собой его ласково называли Канарейкой.
Обычно он появлялся в школе раз в неделю. Стремительно парковал маленький джип яркого канареечного цвета у крыльца, стремительно пролетал мимо старшеклассников и так же стремительно врывался в актовый зал. Студийцы тут же закрывали дверь и никого больше не впускали. К Орлову никто никогда не опаздывал.
Перед репетицией он сбрасывал твидовый пиджак и проводил разминку для актеров, вприпрыжку нарезая круги по сцене и изредка показывая движения. Чаще он объяснял голосом.
– Красим забор, активнее красим, – командовал Орлов. – Покрасили! Перетягиваем невидимый канат. Он невидим, но осязаем!
Небольшого роста, с пузиком в розовой сорочке и клетчатых штанах, Орлов напоминал запыхавшегося клоуна, потерявшего свой парик. Бледная кожа под хохолком взмокших седых волос переливалась жирным блеском. После разминки он хватал текст пьесы и, прикрыв глаза, обмахивался им, часто дышал в микрофон.
Однажды Ирина Рудольфовна поддалась уговорам Кати и попросила у Орлова дозволения прийти к нему на репетицию с внучкой. Тот хотел отказать, но, узнав, что девчонка интересуется звуками, а не грезит актерской карьерой, удивился, смягчился и разрешил.
В корпусе, где занимались старшеклассники, Катя была впервые. По дороге читала таблички над дверьми «Алгебра и геометрия», «Физика», «Химия». Перед актовым залом Ирина Рудольфовна остановилась, поправила Кате выбившиеся из кос пряди и потянула на себя дверь. Ровно в этот момент на сцене холщовая колонна зашаталась и упала плашмя, подняв облачко пыли. Катя тут же потянулась за плеером, чтобы записать поднявшийся гвалт на кассету, но бабушка мягко коснулась руки. Мол, сейчас не время.
Ирочка заскользила между рядами. Катю всегда удивляло, как такая большая бабушка может так тихо и плавно двигаться. Сама она кралась на цыпочках – переживая, что ее каблучки застучат по незнакомым доскам и привлекут к себе ненужное внимание.
Когда они осторожно сели в третьем ряду, колонну уже подняли. На сцене стояли старшеклассники, одетые во что-то взрослое, словно заимствованное у родителей. Видно было, как девушки спасались поясами, иголками и прищепками, чтобы не тонуть в балахонистых платьях. Парням как будто было сложнее. В сюртуках, наверное, одолженных в какой-нибудь взрослой костюмерной, они все как один напоминали Петрушку.
Напротив сцены в зрительном зале мерцал огонечками уставленный техникой стол. Компьютер, гнездо из проводов, в котором прятались неизвестные Кате приборы. В центре этого гнезда сидел сутулый человек в наушниках, сдвинутых набок так, что одно ухо оставалось неприкрытым. Не глядя на приборы, он, словно над зельем, колдовал над светящимися бегунками. Катя подумала, что такие узкие плечи могут быть только у девушки, но короткая стрижка под мальчика сбивала с толку.
– Ирочка, это кто? – прошептала Катя и кивнула в сторону сутулого за столом.
– Наш звукорежиссер.
– Звукарь, – уточнила Катя.
– Так, давайте прогоним действие четвертое, сцену пятую. Анечка, что у нас с громом? – высоким голосом спросил Орлов.
– Анечка! – восхищенно повторила Катя и уставилась на звукорежиссера. – Бабушка, так это девочка!
Аня поводила мышкой по коврику и запустила невнятные раскаты грома.
– Куда прячешься, глупая! – без особого выражения начала свою реплику актриса в баклажановом платье.
– Стоп! Аня, это гром – или у тебя в животе заурчало? – Канарейка вскочил со стульчика и встал руки в боки.
Аню как будто ударило электричеством. Она выпрямилась и отдернула руку от пульта.
– Я тебя умоляю, скажи, что у тебя еще есть гром?
Актовый зал снова заполнился утробным бурчанием. Катя и Орлов одинаково скривили рты.
– Куда прячешься… – без энтузиазма повторила актриса.
– Это все не то! Мне нужно, чтобы они, – Орлов показал на Ирину Рудольфовну с Катей, – чтобы они, услышав гром, подумали, что сам Илья Пророк на колеснице едет, а не лягушонка в коробчонке.
Катя почувствовала, как жаркая волна поднимает ее с места. Она вскочила и неожиданно громко заявила о себе так, как никогда не заявляла.
– У меня есть гром!
От неожиданности Орлов по-девчачьи ойкнул. Актеры на сцене замерли, как будто набрали побольше воздуха, чтобы засмеяться особенно громко. Катя торопливо просеменила к Орлову. Не глядя в раскрытый рюкзак, она ощупывала каждый учебник в поисках той самой кассеты. Наконец между страницами наткнулась на знакомую пластмассу и вытащила подкассетник.
– У меня есть гром! В записи! – заявила Катя и, вставив кассету в плеер, нажала на перемотку. – Можно микрофон?
Актеры подошли к краю сцены, словно на поклон зрителям. Орлов недоверчиво протянул руку с