кирпичные своды подземелья и бомбежкой обрушивались на головы зрителей. Такого грома еще никто не слышал. Казалось, даже актеры на сцене застыли истуканами, словно гром вышел из-под контроля, и, чтобы выжить, нельзя двигаться.
Одно прикосновение к бегунку – и все становится на свои места. Зрители не сводят глаз с бледного лица Полины. В свете софитов она выглядит странно взрослой.
– Постой, – говорит Полина со сцены. Сначала тихо, словно гроза еще может вернуться и ударить по новой. – Постой! Дай мне поглядеть на тебя в последний раз.
Она касается пальцами лица одноклассника и заглядывает ему в глаза. Кате кажется, что так врачи осматривают больных. Полина вздрогнула, будто увидела что-то неприятное, и повернулась к зрителям:
– Ну, будет с меня! Теперь бог с тобой, поезжай. Ступай, скорее ступай!
– Нехорошо что-то! Не задумала ли ты чего? Измучусь я дорогой-то, думавши о тебе, – говорит партнер по сцене и делает шаг назад.
– Ничего, ничего! Поезжай с богом!
Полина провожает взглядом его тень. Свет теперь падает на нее сверху, и она совсем не выглядит школьницей. Чернота под глазами и незнакомые нотки в голосе, усиленные акустикой винохранилища, превратили Полину в драматическую актрису.
– Не надо, не надо, довольно! – Полина встряхнула плечами, будто ее ударило током.
Катя запустила шум дождя.
Она поняла, что, кроме Полины, ее никто не обвинял в смерти Маратика. Как так вышло? Что ни родители, которые сейчас ей казались совсем чужими, ни злющая Аманбеке не обвиняли ее в смерти братика, а добрая и приятная во всех отношениях Полина с ходу приговорила ее.
«А что, если это Маратик через нее пытается заговорить со мной? Что, если это он считает меня виноватой?» – подумала Катя.
3
Аманбеке гадала. Она сжала кулак, который из-за перстней с камнями казался тяжелым и даже будто бы мужским. И мысленно задала гадальным косточкам вопрос, который не давал ей покоя последние несколько лет: «Когда у Тулина родится сын?» Лицо ее при этом сморщилось, седые усики задрожали. Встряхнула рукой и разжала кулак. На изрезанную клеенку вылетели косточки с подсохшими ошметками абрикоса. Аманбеке шепотом попросила Аллаха помочь ей и принялась складывать косточки в неравные кучки.
В комнату с визгом вбежали две смуглые девчонки. Та, что помельче, с ногами колесом, тут же плюхнулась на корпе к Аманбеке.
– Аже, а погадай мне? – попросила она.
– Аже, а погадай мне? – эхом повторила вторая, постарше. Волосы ее странного серого цвета были зачесаны в тугой хвост. Из-за этой ранней седины девчонка казалась взрослой, несмотря на детское пухлое лицо и диснеевских принцесс на выцветшем костюмчике.
– Никакая я вам не аже! – крикнула Аманбеке, склонилась над гадальными косточками, нахмурилась и вдруг резко стянула клеенку с низкого столика. – Хватит с меня Улбосын!
Одна отлетевшая косточка попала мелкой девчонке в глаз, и та, раззявив рот, заревела. Вторая расхохоталась. Девчонок звали Рстушка и Жанока, они были из разных семей, но к Аманбеке прибегали вместе. Их матери в свое время сбежали от родителей, их видели в плохих уличных компаниях, а потом одна за другой они оказались в обществе Тулина.
Он по очереди притаскивал их в дом Аманбеке. Девицы ели баурсаки, которые пекла хозяйка дома, и бутерброды с сервелатом, который Тулин воровал на мясокомбинате, где работал забойщиком скота. Пили чай с молоком и сахаром. Однажды на одну из таких посиделок заскочил Серикбай и, принюхавшись, словно пес, воткнулся носом в кисайку. Так Аманбеке узнала, что Тулин подливает девицам алкоголь. Она не хотела, чтобы сын водил этих одинаково некрасивых девчонок в ее дом, но скандалить с Тулином не было сил. Потом она узнала от соседей, что Тулин все же кого-то обрюхатил и скоро она станет бабушкой. Но что ее удивляло – забеременев, девицы как будто выбрасывали дурь из головы и возвращались к родителям.
То и дело к Аманбеке заявлялись рассвирепевшие отцы и требовали с Тулина денег. Когда забеременела первая девушка, Тулин уехал из поселка, а вернулся, только когда родители поняли – тут взять нечего. Со второй девицей он провернул тот же фокус. Несчастные рожали, и только по щели между передними зубами Аманбеке понимала, что перед ней очередной ребенок Тулина. И всегда девочка.
Аманбеке услышала шум на кухне и, хрустнув коленями и тяжело вздохнув, поднялась с пола. Девчонки переглянулись и, не сговариваясь, выбежали из комнаты. На кухне обнаружился Тулин. Он жрал. Опрокидывал бутылку с кумысом в рот, стирал белые усы рукавом и кусал колбасу.
– Ойбай! Да отрежь ты себе ломоть и ешь нормально! – воскликнула Аманбеке, потирая повязанную пуховым платком поясницу. – Девчонкам вон тоже дай! Трутся здесь с утра под ногами, скоро меня съедят.
Тулин сделал еще один большой укус и бросил початый батон девчонкам. Кривоногая поймала колбасу и просияла так, как если бы в ее руках оказалось что-то ценное. Аманбеке посмотрела на сына и почуяла недоброе. Он стоял, подпирая стену, и как будто решался наконец что-то сказать. Он всегда выбирал это место около окна, от него на побелке отпечатался сальный коричневый след. Словно Тулина однажды прислонили, обвели углем и растушевали контур.
– Я женюсь, мам! – заявил Тулин и громко рыгнул на забаву девчонкам.
«Ничего хорошего не будет, косточки никогда не врут», – подумала Аманбеке, но вслух ничего не сказала.
– Она не такая, как эти… – Тулин кивнул в сторону девчонок. – Как их матери. Она тебе понравится. Ее зовут Айнагуль.
Аманбеке знала только одну Айнагуль, которая по возрасту годилась бы в жены Тулину. Внучка ее старой, еле живой подруги из соседнего поселка. Та унаследовала от бабки белую кожу и красоту. Родители ее были богаты, держали два магазина, и все после них должно было достаться единственной дочери. Да и приданого, наверное, дадут немало. В пояснице у Аманбеке приятно потеплело от этих мыслей, но, вспомнив абрикосовые косточки, она снова нахмурилась. Несколько раз моргнула, словно прогоняла образ белокожей Айнагуль.
– Ты знаешь ее родных, – сказал Тулин с припасенной для особых случаев улыбкой.
– Да уж как облупленных.
Тулин наклонился и повернул голову левым ухом к матери, как будто настроившись на долгую беседу. В юности он лазал по крыше церквушки-вагончика и, свалившись однажды оттуда, порвал барабанную перепонку. Теперь он всегда нелепо водил головой, пытаясь поймать ускользающие от него звуки.
– Ты с ума сошел? – возмутилась Аманбеке. – Она за тебя никогда не пойдет.
– Пойдет как миленькая, – зло ответил Тулин. – Кто ее вообще будет спрашивать? Украду, и дело с концом.
– Балам, даже если украдешь, она сбежит через неделю.
– Ты же не сбежала от отца! – воскликнул Тулин, и голос его стал мягче. – Мама, не сбежала ведь!
– Не сбежала! – как будто сжалилась Аманбеке. – Но я-то с детства знала, что он меня украдет, а тут такая фифа, а ты такой…
– Какой такой? – Тулин отскочил от стены