микрофоном к маленькому динамику плеера. Писк перемотки стал громче. Катя нажала на кнопку, из колонок хлынул шум ветра и электрический треск.
Орлов прикрыл глаза. Он не надеялся услышать что-то стоящее, извлеченное из рюкзака внучки учительницы, и мысленно уже прогонял следующую сцену спектакля. Переживал, что Полина в длинном, кое-как поддернутом платье обязательно споткнется. И вдруг в динамиках что-то оглушительно треснуло. Раскаты грома напоминали взрывы. Сердце Орлова сжалось, как бывает в предчувствии чего-то нехорошего. Он медленно закивал.
– Это то, что нужно. Будто звучит поступь судьбы!
Так Катя получила свою первую работу – помощника звукорежиссера. В ее обязанности входило только проверять батарейки в микрофоне Орлова и регулировать громкость динамиков. Но она проявляла инициативу и на каждую репетицию приносила новые записанные звуки.
Когда Ане пришла пора готовиться к вступительным экзаменам, она объявила, что покидает школьный театр, и заверила Канарейку, что Катя может ее заменить. Орлова такой расклад устраивал, более того, он видел в Кате то, чего не было в Ане. Она дотошно разбирала аудиоархивы, находила в них ошибки и исправляла. Могла расслышать в ярмарочном шуме, который сопровождал постановку «Грозы», едва различимый гудок автомобильного клаксона – убрать его, заменив на цоканье копыт.
За работу над «Аленьким цветочком» Канарейка пообещал Кате взять ее с собой на ближайший фестиваль. Он клялся, что испытывает страх, когда слышит рык зверя лесного, созданный Катей. Сказочно чудовищным она сделала его, пустив в обратной перемотке рев тигра из воскресной передачи «В мире животных».
Когда исполнился год Катиной работы звукарем, Орлов решил поставить «Собаку Баскервилей». От Ани осталась только композиция Дашкевича из одноименного фильма, поэтому Катя тут же объявила охоту на собак. Бросала мелкие камни в соседских псов, не слишком сильно, чтобы не ранить, но достаточно, чтобы разозлить. Тогда цепные сторожа на радость Кате вставали на дыбы и обдавали ее злобным лаем. Вживую это выглядело устрашающе, но на пленке звучало как тявканье, к тому же перебиваемое бряканьем цепей. Тогда Катя решила записывать бродячих дворняг. Она ловила соседскую кошку, засовывала ее в клетчатую хозяйственную сумку и несла на собачью разборку. Кошка всегда оказывалась проворнее шавок, и на кассету попадало лишь короткое шипение, быстрое и агрессивное «мау» и визгливый собачий гвалт.
Катя сжимала поцарапанные кошкой кулаки. Она представляла, с каким разочарованием на нее посмотрит Орлов, когда она принесет на репетицию этот дворняжкин хор. Помощь пришла от Пашки Постникова. Он узнал, что через несколько кварталов от Кати живет мужик, который держит кавказского волкодава. Волкодав лает – оглохнуть можно.
На дело собрались после уроков. Пашка разузнал, что мужик живет один и днем уходит на работу, а волкодав свободно хозяйничает во дворе. Сонный зверь, похожий на медведя, лежал на веранде так, что с крыльца свешивалась гигантская голова, и время от времени лениво приоткрывал как будто заплаканные глаза. Катя просунула руку с плеером между коваными прутьями калитки и со щелчком запустила запись. Волкодав вскочил на лапы и утробно зарычал, обнажив клыки. Катя вздрогнула, но руку не убрала. Бурая гора шерсти оглушительно залаяла. Мокрые черные ноздри раздувались и блестели.
Пашка засунул четыре грязных пальца в рот и оглушительно свистнул.
Пес рычал, и Кате показалось, что это вибрирует железный забор. Волкодав припал на передние лапы и вдруг бросился к калитке. За секунды он вдвое увеличился в размерах. Катя разглядела, что с клыков чудовища стекает слюна. Лай его оглушал, точно били молотом по железной бочке. Инстинктивно Катя попыталась выдернуть руку из прутьев калитки, диктофон застрял. Она беспомощно вертела кистью, не желая ни за что отпустить свой звуковой трофей. Пашка дернул ее за капюшон, и она сумела вытащить руку с диктофоном ровно в тот момент, когда волкодав всей тушей навалился на лязгнувшую ковку. Катю обдал запах грубой шерсти и наполненной мясом звериной утробы.
– Бежим! – крикнул Пашка.
Оказалось, мужик не был на работе. Худющий и скрюченный, он выскочил из дома в трико с вытянутыми коленками и в майке, которая, вероятно, когда-то была белой, но со временем приобрела неблагородный желтый оттенок. На ногах валенки с галошами, в руках лопата. Завидев нехорошую ухмылку на мелком лице мужичка, Катя сунула плеер в карман и дала деру.
Через пару часов, когда Катя сидела на кухне с Ирочкой и пила чай, в дверь постучались. На пороге стоял хозяин волкодава. Только сейчас она смогла разглядеть его физиономию. Левая половина не двигалась и вообще казалась неживой. Такое лицо мог делать Пашка, когда играл с ней в гляделки. Выигрывал он не потому, что долго не моргал, а потому, что пугал соперников своим мертвым видом. С правой стороны лицо мужичка нервно дергалось, рот уезжал то вниз, то вбок, оголяя крупные зубы. Совсем как у его пса, подумала Катя.
– Вы знаете, что натворила ваша хулиганка? – не поздоровавшись, спросил мужичок и кивнул в Катину сторону. – Еще раз замечу рядом со своим домом – спущу собаку и дам команду «Фас!». Разорвет, как Тузик грелку.
– Ой, а спустите, пожалуйста! – Катя как будто только этого и ждала. Схватила со стола плеер и сунула его под нос мужичку. – Сейчас покажу кое-что, понимаете, я – звукарь.
Мужичок приподнял одну бровь на живой стороне лица и посмотрел на Ирину Рудольфовну, словно ждал объяснений. Та не сводила вопросительных глаз с внучки. Знакомый щелчок кнопки – и плеер зарычал, и залаял волкодавом, и вдруг зазвучал стройным хором оперы «Снегурочка».
– Ой, не на ту кассету записала! – виновато воскликнула Катя.
– Больная какая-то, – устало выдавил мужичок, и обе половины лица его сделались мертвыми.
– Ну а где я добуду собаку Баскервилей? – уже в спину мужичку прокричала Катя.
Ирина Рудольфовна не стала ругать Катю из-за испорченной кассеты, более того, за хорошие оценки и успехи в школьном театре она пообещала сводить ее на «Снегурочку» в Большой. Слово свое бабушка, как всегда, сдержала.
Сначала Кате не понравилось синее бархатное платье, которое Ирочка специально купила для похода в театр. Оно казалось то слишком кукольным из-за банта на поясе и пышных рукавов, то слишком мрачным, похожим на то, в котором она хоронила братика.
Всю дорогу, сначала в электричке, а потом в метро, Кате казалось, что бархат под пальто задирается и мнется. Но когда они оказались на Театральной площади, Катя про платье сразу забыла. Она впервые видела колонны Большого театра и знаменитую колесницу, запряженную четырьмя конями.
– В жизни еще лучше, чем на открытке! – охнула Катя.
На входе бабушка протянула красивые билеты сутулому старичку в тонком пальто, тот поднес картонки к самому носу, пробежался по ним светлыми глазами и улыбнулся:
– Добро пожаловать, юная леди! – отдал билеты и чуть поклонился.
Когда гардеробщица потянулась за Катиным пальто, Катя вспомнила про свое мрачное платье и съежилась. Ей