— Да, кстати, — зевая, спросил Фрике. — Можно ли в округе найти бизонов? Ведь мы прибыли из Франции, чтобы поохотиться на бизонов.
— Как не быть! Есть, ясное дело!
— Отлично. И можно устроить охоту?
— Сейчас как раз и охотиться! Именно в эту пору стреляют бизонов, шкуры продают, а мясо заготавливают на зиму.
— Нам повезло! Спасибо за добрые слова, Жильбер, и спокойной ночи.
— Ну, всем доброй ночи!
— Знаете, господин Андре, о чем я сейчас думаю? — спросил Фрике, устраиваясь поудобнее; при этом он зевнул, едва не вывихнув челюсть.
— Не знаю… По-моему, пора спать…
— Еще чуть-чуть, и мне покажется, что я в Босе, накануне открытия охоты. И представить невозможно, что в доме крестьян-землепашцев можно думать об охоте на бизонов, совсем как в романах, которые мне так нравились в детстве. Каков контраст! Что вы на это скажете?
Но Андре ничего не ответил: его уже сморил сон.
ГЛАВА 7
Пробуждение. — Ранний завтрак. — Папаша Батист. — Наводнение на озере Виннипег[56]. — Бедствия. — Кер-д’Ален, какими они были раньше. — В плену варварства. — Доблестные усилия. — Начало цивилизации. — Причины всех войн между белыми и краснокожими. — Лихоимство чиновников в индейских резервациях. — Индейцы восстали. — Сидящий Бык — великий вождь сиу[57]. — Ужасающий эпилог битвы при Уайт-Маунтине. — Индейцы в Канаде. — Потомок одного из героев Купера — нотариус в Квебеке[58].
Путешественники проспали все утро. Разбудили их яркие лучи солнца, упавшие на постели. В мгновение ока французы и американец уже были на ногах, разом вспомнив события вчерашнего дня со всей ясностью, что вообще характерно для солдат, моряков и всех тех, кто ведет жизнь, полную приключений.
Едва гости поднялись, как увидели улыбавшегося в седую бороду старого кюре, который спокойно попыхивал деревянной трубкой. Рядом с ним стоял гигантского роста старик, крепкий как дуб. По смуглой, но светлее, чем у индейцев, коже в нем угадывался метис. В его резких чертах было некоторое сходство с двумя молодыми индейскими пахарями. Трое охотников сразу догадались, кто перед ними, а кюре представил им старейшину племени Жана-Батиста Картье, или попросту папашу Батиста.
Восьмидесятилетний высокий старик пожал каждому руку с такой силой, что косточки затрещали. Без долгих слов, как будто бы охотники уже стали членами семьи, он проводил гостей к столу.
— Как! Уже завтракать? — воскликнул изумленный Фрике.
— Да, молодой господин, — ответил старик. — Не знаю, как там у вас, на «старой родине», но у нас считается, что беседовать лучше сидя, чем стоя, и за накрытым столом, а не за пустым. Не так ли, ваше преподобие?
— Твоя правда, дорогой Батист.
— Совершенно с вами согласен, — сказал Андре. — Но где же наши друзья, ваши внуки Блез и Жильбер?
— Парни пошли по делам… вам помочь хотят, — ответил Батист, бросив на кюре взгляд заговорщика. — К вечеру вернутся. Так если все согласны, пошли к столу, земляки, и вы с нами, господин американец.
Все расположились за просторным деревянным столом, буквально ломившимся от снеди. В середине возвышалась пирамида великолепных фруктов: яблок, персиков, груш, винограда, абрикосов, — эта картина могла привести в восторг создателя натюрмортов и вызвать слюнки у гурмана. Три друга были восхищены, однако мягко попеняли хозяину за расточительство. Папаша Батист добродушно улыбнулся:
— Это мой друг кюре весь свой сад опустошил. Он собирался увести вас к себе, а мне хотелось здесь поговорить. Ну да ведь что у одного, что у другого — все равно у нас.
Что бы там ни думал Фрике о ранней трапезе, он с увлечением воздал должное еде, чем сразу завоевал симпатии хозяев.
Что касается американца, то и он, несмотря на отсутствие соленого сала, пресного хлеба и воспламеняющей отравы, с аппетитом принялся за еду. Ковбой больше слушал, чем говорил, чувствуя себя немного не в своей тарелке, однако сохранял все свое достоинство.
Естественно, речь зашла о поистине чудесном процветании маленького племени Кер-д’Ален — Сердец-Шило, известного лишь специалистам-географам.
— Поверьте мне, это далось нелегко, — сказал кюре. — Когда почти сорок лет назад мы оба пришли сюда, наши индейцы были совершенными дикарями. Вы и представить себе не можете, сколько потребовалось терпения, неимоверных усилий, неблагодарного труда.
— Так расскажите поподробнее. Ведь это результат вашей благотворной деятельности, ваше преподобие. Приобщение небольшого народа к цивилизации — процесс чрезвычайно интересный и волнующий.
— С удовольствием, мой молодой друг. Рассказ будет недолог. Как я уже вам говорил, почти сорок лет назад Батист и я жили около озера Виннипег, в маленьком канадском поселке, от которого теперь и следа не осталось. Однажды ночью невиданное наводнение за несколько часов снесло деревеньку и поглотило большую часть ее жителей. Я чудом спасся, уцепившись за обломок доски. Утром меня прибило к дереву, уже подмытому водой. На нем сидел мужчина, полуживой от страха и холода, прижимая к груди мальчика лет двенадцати. Я узнал Батиста и его младшего сына.
«Где твоя жена?» — с тревогой спросил я. «Погибла», — ответил Батист. «А дети?» — «Утонули. Мне удалось спасти только одного». — «Что с твоим домом?» — «Смыт водой». — «А скот?» — «Пропал…»
И мы оба заплакали. Затем попытались согреть бедного мальчика, который едва дышал. Нас подобрала какая-то лодка и доставила в Сент-Бонифейс на Ред-Ривер[59].
Там мне посчастливилось встретить отца де Смета, просветителя сиу. Его влияние на эти дикие племена было столь велико, что, по признанию самих американцев, отец де Смет мог словом остановить войну.
Я был молод и силен, поэтому миссионер попросил меня перейти вместе с ним границу и помогать ему. Я принял предложение. Батист вместе с сыном пошел с нами. Сердце моего бедного друга осталось в водах озера Виннипег, и ему было безразлично, куда идти.
Я многому научился у отца де Смета… Потом он вернулся в Дакоту, а мы добрались до Верхней Миссури[60], миновали земли мандан[61], или гро-вантров, и подошли к Скалистым горам, переход через которые стоил нам больших усилий. Мы шли еще долго-долго и совершенно измучились, пока не встретили племя индейцев — охотников на бизонов, говоривших на малопонятном для нас языке. Это были настоящие варвары, имевшие лишь смутное представление о добре и зле, жестокие, неспособные — по крайней мере так нам показалось сначала — испытывать добрые чувства.