Продолжая осмотр, Бреван обнаружил под грудой коробок и ящиков четыре бочонка литров на пятьдесят каждый — грабители их не нашли. Он распорядился немедленно вынести находку на середину сарая и спросил, нет ли у хозяев бурава или пробойника.
— Впрочем, не надо, — решил француз, немного подумав, — у меня под рукой есть кое-что, чтобы легко проделать дырки.
Андре отошел шагов на двадцать, вытащил превосходное оружие, известное под названием «пограничный револьвер», крупного калибра, с дальностью боя до 300 метров, и открыл огонь.
Пули пробили бочонки насквозь, словно фанеру, запахло спиртом, и тонкие струйки растеклись по земле.
— Какого дьявола! Генерал! Что вы делаете? — вырвалось у изумленного американца.
— Сами видите, — улыбнулся Андре, — расстреливаю нарушителей границы.
— Но это же наши запасы виски!
— Вот именно. Ввоз этой отравы на территорию резервации воспрещен, и я следую мудрому закону.
— А для нас потеря невелика, ведь мы не пьем. Правда, господин Андре? — заметил Фрике. — Вот только вам, бедный полковник, придется обойтись без ежедневного стаканчика. Но что поделаешь! Закон есть закон. А «молоко от бешеной коровки» очень вредно для индейцев.
Полковник, вынужденный смириться, вознаградил себя за потерю виски двойной порцией табака, которую тут же засунул за щеку, раздувшуюся словно от флюса. Индейцы, несмотря на обычную сдержанность, от души смеялись, наблюдая за происходящим; особенно их веселил удрученный вид американца.
Старейшина, видя нетерпение гостей, совершивших столь долгое путешествие ради бизонов, приказал ускорить подготовку к ежегодной большой охоте. Он выбрал лучших охотников, раздал им патроны, велел отобрать самых выносливых и вышколенных коней и дать свежих лошадей гостям, поскольку их кони были измучены скачкой через прерию и покрыты ожогами.
Приготовления заняли целый день. На следующее утро отряд в пятьдесят всадников под командованием Батиста-младшего покинул деревню. За верховыми следовала повозка наших путешественников, в которую вместо медлительных быков были впряжены сильные лошади. Кроме того, имелись три легкие индейские повозки. Экспедиция медленно двинулась на северо-запад и в тот же день пересекла границу резервации. Обработанные поля закончились, и потянулась дикая прерия.
Хотя оба француза уже к какой-то мере свыклись с видом прерии, они с восторгом и восхищением смотрели на бескрайнюю зеленую равнину в цвету, вдыхая полной грудью тонкие ароматы, разлитые в воздухе, и, как истинные парижане, истосковавшиеся по девственной природе, любовались и не могли налюбоваться этой волшебной красоты картиной.
Однако индейцы называли эти места «плохие земли», ибо равнина, несмотря на все красоты, была непригодна для пастбищ. Фрике и Андре пришли в восторг и не обращали внимания на ворчание американца, который время от времени громко вопрошал, где же бизонья трава.
Терпение, полковник, терпение! Всему свое время! Впрочем, «плохие земли» тянулись не так далеко, и их необычная красота заслуживала того, чтобы описать местность поподробнее. Представьте себе цветник, который простирается до горизонта, но цветник густой, плотный, как хлебное поле, где нет ни деревца, ни кустика, ни ручья, ни кусочка голой земли без зеленой травы. Это было какое-то безумное изобилие великолепных цветов, устилавших землю сплошным ковром.
Все цвета, все оттенки присутствовали на огромной палитре, но, удивительное дело, они не смешивались пестро и беспорядочно, а словно подчеркивали красоту друг друга, создавая некую завершенную гармонию. Цветы в прериях росли как бы семьями, образуя довольно обширные поляны, своего рода клумбы. Один цветущий массив переходил в другой, оттенки словно переливались.
В одном месте взор неудержимо притягивала необычная группа гелиантов-подсолнухов, от их пламени рябило в глазах. Там, где кончались золотые гелианты, начиналась настоящая симфония красного, пурпурного, малинового, бледно-фиолетового: цвели монарды — пенсильванский чай. Бросались в глаза разноцветные — то белые, то бледно-розовые, то светло-желтые, то бронзово-зеленые головки клеоме[70]. Затем взгляд привлекала шелковистая трава асклепсия и темно-синие акониты[71], яд которых смертелен для человека.
Еще дальше этот великолепный ковер полевых цветов словно затягивался тонкой дымкой: преобладали бледно-голубые тона, которые постепенно, ближе к горизонту, переходили в серые. По какой-то необъяснимой странности природа, словно забавляясь, приглушила буйство красок: изобилие цветов исчезало, уступая место единственному растению — серовато-голубому шалфею.
Вскоре охотники приблизились к равнине, названной путешественниками «прерия шалфея». Ковбой, равнодушный к несравненным красотам природы, меланхолично пережевывая табачную жвачку, приподнялся на стременах, оглядел горизонт и произнес:
— Ну наконец-то! А то уже надоели эти пустоши. Сюда никакая дичь не забредет, ни палки, ни ветки не найдешь, не на чем вскипятить чай или поджарить мясо. Еще несколько часов, кончится этот шалфей, и начнется бизонья трава, нормальная прерия, где можно устроить ранчо и где пасутся антилопы, олени и бизоны… Ей-богу, джентльмены, о вкусах не спорят, но мне не понять, почему вы приходите в восторг от этой поросли, которая абсолютно никуда не годится. Даже наши бедные лошади не хотят ее жевать. Черт возьми, я сюда приехал не гербарий собирать, а охотиться.
— Прекрасное умозаключение! — ехидно заметил Фрике. — Вы очень практичны, полковник!
Предсказание американца полностью оправдалось, но несколько позднее назначенного им срока. Только на следующий день охотники достигли прерии шалфея и еще целый день ехали через нее. Затем монотонная равнина уступила место зарослям дикой малины и густым кустам шиповника с мелкими белыми и красными цветами. Через прерию полосой тянулось высохшее болото, кое-где рос низкий жесткий тростник. Земля была местами вытоптана и изрыта ямами, похожими на воронки.
Индейцы, не слезая с лошадей, осмотрели следы и обменялись короткими фразами, затем, вглядываясь в горизонт, оценили погоду. Руководитель охоты, человек осторожный, не стал полагаться на волю случая и скомандовал привал. Отряд остановился, всадники спешились и взяли лошадей под уздцы, ожидая дальнейших распоряжений.
Батист, не теряя времени, назначил несколько разведчиков и направил их в разные стороны. Затем, указывая на север, произнес слова, от которых сердца французов забились чаще. Что и говорить, их волнение было бы понятно любому охотнику: