Ты истинный и мудрый властелин,
Для всех нас столь желанный,
Ты нам отраду подаешь один,
Целишь на сердце раны,
Но мы тебя, тирана,
Попросим об одном:
К нам прояви и кротость, и смиренье.
Мы молоды и водим хоровод,
Легки твои оковы,
Но ощущаем на себе их гнет;
А кто, синьор суровый,
Тебя презреть готовы,
Тем мощь свою яви ты —
Не нам, и так мы у тебя в служенье.
Заставь же осознать, сколь ты силен,
Всех, кто, зовясь влюбленным,
Притворствует, что страстно он влюблен;
Пускай познает скоро
Всю мощь твою притвора,
Каков огонь твой жгучий,
Мы ж паче вознесем тебе хваленья.
Мы доблестью проникнуты твоей,
Повергнутые в пламя.
Так будь же милосерд и пожалей,
Какими бы путями
Ни шли мы, всё страстями
Изнурены вседневно,
Погибнем, коль не дашь нам вспоможенье.
У наших милых, добрый государь,
Ты сделай души кротче;
Смири их гордость, стрелами ударь,
Будь муки их жесточе,
Чем наши, чтобы очи
Пред нами потупляли,
Познав, какие терпим мы мученья.
Войди же в слух, баллата, как мольба,
Амору-господину.
Предстательствуй пред ним как за раба,
Чтоб нам унял кручину,
Да будет властелину
Нам радость дать угодно,
Пока он не убьет нас в заключенье.
Амор, владыка славный,
В сердцах самодержавный,
Яви к нам, бога ради, снисхожденье».
LXXI
Крутые склоны, узкие овраги,
Ветра, и хляби, и наносы льда,
Лесная глушь, где жуть царит всегда,
Пучины и стремнины бурной влаги,
И прочее, что путнику-бедняге
Доставит столько страха и труда, —
Забавой показались мне, когда
Я возвращался, думая о благе.
Не нужно было мне иных стрекал:
Страсть и надежда к вам стремили, донна,
Я помнил вашу кротость в час разлуки.
Но я нашел не то, чего искал;
Не ведаю, за что вы прогневленно
Меня встречали, причиняя муки.
Я возвратился и за то кляну
И Альпы, и соленую волну.
LXXII
Погибельное место и названье,
О Ба́йи! Вместо пляжей лес дремуч,
Отравлен ядом каждый здешний ключ,
И в них, увы, заказано купанье.
Забавы ваши вызовут рыданье,
Как риф для мореходов, терны круч
Здесь на лугах, а вместо солнца туч
Огонь, и дым, и серное дыханье.
Вы б даже самый непорочный ум,
Что может быть у женщины, взломали,
Свидетели чего – мои глаза.
И оттого я мрачен и угрюм,
Обманутый надеждами, в печали.
О, были бы незрячими глаза!
LXXIII
Рыдайте, о глаза, не зная сна,
Рыдайте, дайте ток слезам горючим:
Ведь, вас пронзив лучом нещадно жгучим,
Мне душу растревожила она
И отвернулась; вами создана
Темница, где томлюсь, любовью мучим;
Любуясь донной, вы огнем кипучим
Мне сердце распалили докрасна.
Рыдайте же, чтоб образ тот опасный
Вконец от ваших горьких слез померк
И новая любовь вас не сманила.
Так я хочу, печальный и несчастный,
Поскольку тех, кто вашу власть не сверг,
Ждут беды много хуже, чем могила.
LXXIV
Не избежишь, Амор, своих сетей,
Начнется на охотника охота,
Утратишь крылья, пойманный в тенёта,
В царапинах от множества ногтей,
Служить тебе лишь пугалом детей,
Божественность твою лишат почета,
Сломают стрелы, лук тебе в два счета,
Ты Болью будешь зваться у людей,
Лукавец, плут, предатель вероломный,
Вор, душегуб, обманщик несусветный,
Клятвопреступник, лиходей, деспо́т;
И как же после службы долгой, тщетной
Соперник обошел меня никчёмный?
Пусть гром небесный на тебя падет!
LXXV
Не смею поднимать глаза на женщин,
Ах, боже сохрани,
Как вспомню ту, кем предан был в те дни.
Так верный даме искренний влюбленный
Из побуждений честных,
Как я служил, служить бы вряд ли мог;
Когда ж, ее достоинством плененный,
Наград я чаял лестных,
Удачливый юнец ее увлек.
Я, взор потупив, дал себе зарок:
На дам смотреть ни-ни,
Как эта вот, обманут и они.
LXXVI
Решиться не умею,
Жизнь или смерть больней с бедой моею.
Ищу я смерти, ведь житье постыло,
Когда покинут всеми человек;
И смерти не желаю, ведь вовек
Тогда мне не увидеть лика милой,
И плачу с прежней силой,
Завидуя тому, кто ныне с нею.
LXXVII
Цветок, увядший в поле,
Поникнув долу, не воспрянет боле.
Так я с красою ясной
Утратила навек свой прежний цвет,
Надеяться напрасно:
Не наверстать растраченных мне лет;
Ведь не весна я, нет,
Что каждый год приходит, как дотоле.
Кляну себя в печали,
Зачем я время отдала юнцу!
Девица, знать могла ли,
Что вскоре опостылю наглецу?
Всё счастие к концу,
И первоцвет любви не вспрянет боле.
Баллата, так тоскую,
Мне не под силу петь тебя сейчас;
Я скорбь ношу такую,
Что мне стонать и слезы лить из глаз,
Покуда не угас
Сей жизни пламень от безмерной боли.