Белокобыльский. Он прекрасно знал, что с юридической точки зрения все, о чем говорил сейчас Майский, не имело никакой силы, но Литовская об этом не знала. Она начала тонуть и с перепугу могла наболтать лишнего. Нужно было спасать ситуацию и показать начальнице, что все, о чем говорил Майский не более чем безвреднейший блеф.
— Голословные обвинения! — пытаясь обратить на себя внимание, резко, громко и настойчиво произнес Белокобыльский.
Литовская как будто опомнилась и взглянула на пожилого юриста, который только и ждал этого, продолжая значительно смотреть на нее в попытке своим взглядом, видом, выражением лица показать, что его слова в большей степени адресованы именно ей и что волноваться не о чем.
— Совершеннейшие бредни! — продолжил Белокобыльский, развернувшись уже к Майскому. — Вам какой-то алкоголик спьяну что-то там наговорил и вы посчитали, что можете прийти и начинать сыпать обвинениями?!
— Значит голословные обвинения?! — гневно произнес Майский. — А я думаю, что в прокуратуре этой информацией могут заинтересоваться!.. — он убрал руку со стола, положил ее на колено и, отстранившись назад, выпрямился всем телом. — Вы вернете мне пенсионные выплаты на прежний уровень, или я расскажу про гадюшник, который вы здесь устроили!
Услышав это категоричное требование, ядовитая желчь поднялась в Белокобыльском; остервенело зыркнул он на Майского. Злоба обуяло его, и он совершенно потерял голову.
Редко когда случались с Белокобыльским приступы безрассудной неконтролируемой ярости. Напротив, он всегда был уравновешенным, спокойным человеком, и в большей степени потому, что очень гордился своей выдержкой: она позволяла ему относить себя к особенной породе людей, к людям с «белой костью» — так любил он говаривать. Но навалившиеся на Белокобыльского в последние несколько дней проблемы буквально перевернули его жизнь с ног на голову, ввергли в состояние растерянности, полной неопределенности, вконец расшатали нервы, так что он не смог сейчас уже сдержать себя.
— Ты шантажировать меня вздумал? — прошипел сквозь зубы Белокобыльский, направив на Майского скрученный артритом указательный палец. Лицо его приобрело неистовое выражение: глаза сощурились, губы скривились и задрожали. — Напугать меня решил? Да знаешь сколько я за свою жизнь таких как ты повидал?! Ты же передо мной как облупленный сидишь!.. Да-а-а! Я прекрасно знаю подобных тебе людей! Чем меньше вы из себя представляете, чем вы никчемнее и бестолковее — тем вы озлобленней и тем больше производите шума! И знаешь что? ты самый озлобленный из всех кого я видел и производишь больше всего шума!!! — уже кричал Белокобыльский, брызжа слюной, которая белой пеной скопилась в уголках его рта. Повинуясь вырвавшимся эмоциям, он даже привстал со стула, говоря быстро, громко, почти захлебываясь, не прекращая при этом тыкать в Майского пальцем и сверлить его взглядом. — Ты, конечно, думаешь что очень важный, очень значительный! Любишь, наверное, в зеркало на себя смотреться и размышлять какой ты особенный, необыкновенный человек?! О да-а! именно так ты и думаешь! Но в твоей маленькой глупой головенке не укладывается, что на самом-то деле ты никто, пустое место!.. Я очень хорошо знаю таких как ты! Ты ходишь по всевозможным организациям и инстанциям, и в каждой из них скандалишь, кричишь, требуешь, судишься! При этом ты, дурачок, сам не понимаешь, зачем это делаешь! Ты, конечно, придумываешь себе какие-то обоснования, какие-то причины, задачи! Эти причины и задачи кажутся тебе существенными и важными, но истинный твой мотив заключается в том, что все эти действия придают тебе ощущение веса, значимости в обществе! Ты негодуешь, скандалишь, кричишь, ругаешься и судишься лишь потому, что это дает успокоение твоему нутру, дает тебе возможность почувствовать себя кем-то важным! Но это лишь иллюзия; на самом же деле, несмотря на весь шум, который ты производишь, ты так и остаешься не более чем убогим ничтожеством!!!
В продолжение речи Белокобыльского раскрасневшийся Майский сидел почти не шевелясь, часто дыша и исподлобья смотря на юриста. Все сказанное причиняло ему невыносимые страдания; слова Белокобыльского подобно ударам ножа терзали и мучили его, проникая в самую глубь души. То, что все его судебные споры и тяжбы, и годы борьбы были по своей сути бессмысленны, оказались просто бесследно развеявшимся дымом, не задевало Майского — он сам уже прекрасно осознал и принял этот факт. Его уничтожала другая мысль — мысль о том, что он никто, пустое место, а его жизнь не более чем нелепая конвульсия ущербной личности. На протяжении последних месяцев эта мысль не покидала Майского: все ближе и ближе подходила она к нему, нависали над ним, а он, не в состоянии окончательно принять ее, отчаянно бежал в иллюзорную туманность призрачной надежды. Но сейчас, когда Белокобыльский озвучил ему эти самые сокровенные, пугающие мысли, перед Майским вдруг раскрылась вся их реальность и очевидность, и они вспыхнули с такой силой, что у него помутнело в голове.
Но эти же мысли, озвученные Белокобыльским, явились ярчайшим доказательством того, что размышления Майского, то видение реальности, к которому он несколько месяцев продирался сквозь туман подсознания, все его последние выводы были верными. Высказывания Белокобыльского как ничто другое укрепило Майского не только в отношении к себе, своей жизни, но и в понимании причин, почему так произошло. Невыносимой, лютой злобой проникся он к Белокобыльскому и Литовской; его охватила такая ненависть, что зубы свело, голова пошла кругом, и он, не в силах ничего произнести, еще некоторое время тупо и молча смотрел в преисполненное пренебрежением ухмыляющееся лицо Белокобыльского.
— Да вы такие гниды, которых еще поискать надо, — наконец сказал Майский. Лицо его горело, глаза сверкали из-под бровей. Он начал глухо, сдавленно, но с каждым последующим словом голос его становился громче и яростней. — Отвратительные гады. Бесстыжие свиньи! Вы противны мне до глубины души!!! Всю свою жизнь я страдал от подобных вам паразитов!..
— Да заткнись ты уже! — криком прервала его Литовская. Слова и поведение Белокобыльского развеяли все ее сомнения и страхи. Отчаянно ища столь нужное ей сейчас успокоение, Литовская глубоко прониклось спасительной речью юриста, его отношением к угрозам Майского, и с желчным отвращением смотрела сейчас на сидевшее перед ней ничтожество. — Все плохие, кроме тебя одного, да?! И в Я-ске, и в суде, и мы здесь — все плохие! Но знаешь, что я тебе скажу? Если вокруг одна сплошная жопа, значит, скорее всего, ты говно! Понимаешь?! Ты говно!!! Убирайся отсюда!
Майский замер. В первую секунду он хотел было продолжить словестную перебранку с Литовской, но неожиданно какая-то оторопь и опустошенность вдруг свалились на него. Подсознание его чувствовало, что продолжая ругаться, он лишь подтверждал бы справедливость слов чиновников, их мучительные