Читать интересную книгу Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Но из-за своей наглости и жестокости японцы быстро утратили благорасположение бирманцев. Подобным образом и малайцы были в ужасе от поведения своих новых хозяев, в том числе от их привычки мочиться на людях. Местное население возмущала японская традиция выражать свое неудовольствие с помощью пощечины. Оккупанты неохотно изменили эту практику в 1943 г., постановив, что только высшие офицеры, начиная с полковника, могут бить туземцев. Однако на практике к этому ограничению мало кто прислушивался. Кристофер Бэйли и Тим Харпер, яркие летописцы азиатских событий, писали: «Японцы вряд ли могли похвастаться бόльшим уважением к местной культуре, чем британцы, и во всяком случае были более жестоки»13.

Ганс Франк, нацистский правитель Польши, в 1942 г. написал в дневнике: «Гуманность – слово, которое мы не смеем употреблять… Власть и полная уверенность в возможности применять силу без какого-либо противодействия есть самый сладкий и пагубный яд, который только можно ввести в сферу управления». Это важное утверждение, поскольку оно запечатлевает то радостное возбуждение, которое пережили многие немцы и японцы, обнаружив себя вкупе со своими местными приспешниками на постах, дающих им абсолютную власть над жизнью и смертью. В мирное время поведение мужчин и женщин ограничено не только законом, но и социальными условностями; даже те, у кого нет внутренних нравственных запретов на грабеж, причинение боли и убийство, находятся под властью механизма, не позволяющего им это делать. Но люди, оказавшиеся у власти при тоталитарных режимах, среди коих заметное место занимал Советский Союз, познали освобождение от всех ограничений и от гарантий святости человеческой жизни, с одним лишь условием: убийства должны лить воду на мельницу системы, которой эти люди служили. Эта огромная, ужасная свобода будоражила своих обладателей: те немногие высокопоставленные нацистские чиновники, которые впоследствии давали откровенные показания, описывали свой опыт могущества в лирических выражениях.

Жертвам, привыкшим к жизни в упорядоченных сообществах, было трудно осознать последствия своего полного бессилия. Пропасть между буржуазным обществом с его законной деятельностью, с одной стороны, и входом в Освенцим с надписью «Arbeit Macht Frei», с другой, была слишком велика для немедленного постижения. Оккупация и потеря независимости казались и так достаточно тяжелой участью; только постепенно стало понятно, что могут быть более глубокие уровни страдания. Руфь Майер, молодая еврейская беженка из Австрии, живущая в Осло, 25 апреля 1941 г. написала о своих попытках получить американскую визу: «Была в американском консульстве по этому поводу. Обещали точно дать визу после войны. Но до этого никак… Надо иметь терпение»14. Несчастная девушка еще не понимала, что невозможность добиться визы – не просто досадное неудобство, а вопрос жизни и смерти, причем ее собственной: через пять месяцев она была депортирована и убита. Даже в 1944 г. Эдит Габор, восемнадцатилетняя дочь будапештского торговца бриллиантами, описывает, как, получив известия о судьбе европейского еврейства, «мы думали: “Ну, это происходит с другими людьми, в других странах”»15. Лично она была напугана, но напугана недостаточно. В этом же году ее отправили в первый из череды концлагерей, где она чудом выжила в невыразимых мучениях. Вся ее семья, кроме одного брата, погибла в газовых камерах.

Многие люди встретили смерть далеко от поля боя. Наиболее драматична судьба европейских евреев, однако миллионы других гражданских лиц – русских, поляков, югославов, греков, китайцев, малайцев, вьетнамцев, индийцев – были истреблены в результате преднамеренного убийства, случайного взрыва, болезней или голода. Их смерть была не менее ужасной от того, что случилась при неизвестных обстоятельствах, в какой-нибудь разрушенной деревне, а не в Освенциме или Майданеке и не сопровождалась какой-либо искупительной возможностью сопротивления или получения наград. Гельмут фон Мольтке из абвера был потрясен известием о массовых расстрелах заложников на оккупированных территориях. 21 октября 1941 г. он написал жене:

«В одной сербской области две деревни сожжены дотла, казнено 1700 мужчин и 240 женщин. Это “наказание” за нападение на троих немецких солдат. В Греции в одной деревне расстреляно 220 мужчин. Деревню сожгли, женщин и детей оставили рыдать по погибшим мужьям, отцам и домам. Во Франции прямо сейчас идут массовые расстрелы. Наверняка более 1000 человек истребляются подобным образом каждый день, и еще 1000 немецких мужчин приучаются убивать. И все это детский лепет по сравнению с тем, что происходит в Польше и России. Могу ли я, зная об этом, сидеть в своей теплой квартире и пить чай? Не становлюсь ли я причастным к этому? Что я скажу, когда меня спросят: “А что ты делал в это время?” В субботу начались облавы на берлинских евреев»16.

Сегодня холокост часто обсуждается в отрыве от других фактов. В каком-то смысле это логично, поскольку евреи были специально выделены для геноцида. Однако в учетной документации Освенцима, самого известного из лагерей смерти, подчеркивается количество людей других национальностей, разделивших судьбу еврейских узников. Наиболее точные статистические данные показывают, что всего в лагерь поступило 1,1 млн евреев, из которых 100 000 выжило; из 140 000 поляков выжила половина; из 23 000 цыган погибли все, кроме 2000; умерли все 15 000 советских военнопленных; из оставшихся 25 000 людей других национальностей, в основном политзаключенных, была убита половина. Помимо почти 6 млн евреев, убитых нацистами, в немецком плену умерло более 3 млн русских, и огромное число нееврейских гражданских лиц было зверски убито в СССР, Польше, Югославии, Греции и других оккупированных государствах.

В связи с этим кажется важным оценивать холокост на общем фоне того, как Гитлер правил своей империей. Одним из самых трогательных и просвещенных защитников подобного контекста была Руфь Майер. Двадцатидвухлетняя беженка в Осло, всего за месяц до своей собственной депортации и убийства в Освенциме, написала в дневнике: «Если замкнуться в себе и смотреть на эти гонения и муки евреев только с точки зрения еврея, развивается некий вид комплекса, который медленно, но непременно приведет к психологическому кризису. Единственное решение – увидеть еврейский вопрос в более широком контексте… с точки зрения угнетаемых чехов и норвежцев, угнетаемых рабочих… Мы станем богаче, лишь когда поймем, что не только мы – раса мучеников. Что кроме нас страдает еще бессчетное множество, которое будет страдать таким образом до конца времен… если мы… если мы не будем бороться за лучшую…»17 Здесь Руфь обрывает мысль, с раздражением отмечая стойкость своего собственного инстинктивного желания видеть еврейскую трагедию как уникальную, но спутанность мыслей не умаляет благородство и альтруизм слов этой весьма молодой женщины, произнесенных на пороге могилы.

Одной из самых больших ошибок Гитлера, с точки зрения его же собственных интересов, оказалась попытка одновременно с ведением войны обустроить попавшие под его власть восточные территории в соответствии с нацистской идеологией. Практически все параллели между Гитлером и Черчиллем бесплодны, но одна кажется не лишенной смысла: британский лидер вызывал раздражение своих министров, а также немалого количества своих сограждан отказом серьезно заняться вопросом внутренних социальных реформ до достижения победы. Немецкий руководитель, наоборот, начал решительное преображение покоренных на востоке стран через несколько недель после оккупации. Он провел масштабные высылки коренного населения, чтобы освободить место для немецких колонистов, и осуществил массовые убийства, особенно евреев и общественно-политических активистов, независимо от того, противились ли они его гегемонии или нет. Человеческая «цена вопроса», разумеется, не волновала нацистов, но эти действия дезорганизовали экономическую и сельскохозяйственную сферу гитлеровской военной машины. Некоторые представители народов, причисленных к низшим расам, пошли на службу к немцам ради пропитания и других благ, или из ненависти к евреям, или просто ради удовольствия от собственного господства и жестокости, однако безудержное насилие озлобило миллионы бывших подданных Сталина, которые могли бы стать добровольными приспешниками немцев.

В оккупированной Западной Европе в 1940–1941 гг. нацисты нашли много активных или потенциальных сотрудников18. Руководители вишистской Франции были готовы вступить в партнерство с рейхом, которое могло бы найти поддержку многих жителей Франции и предположительно привело бы к войне Франции против Великобритании. Но гитлеровская экономическая эксплуатация подвластной Петену страны, особенно навязанный завышенный курс марки против франка, постепенно обозлила французов еще до введения в 1943 г. принудительных работ в Германии, ненавидимых всеми Service de Travail Obligatoire.