Надя слушала всю эту тарабарщину с непонятными названиями и удивлялась осведомленности Валька. Официант, записав заказ, не спеша, покачиваясь, как на палубе корабля, удалился.
— А пить что будем, за встречу? — спросил Валек.
— Нет, что ты! — замотала головой Надя.
— Тогда он долго не появится. Надо взять чего-нибудь…
— Ладно! Говори дальше, — нетерпеливо перебила она.
— Так я и говорю, — продолжал Валек, — такая там катавасия началась, не приведи Бог! Шахты, одна за другой, на дыбы поднялись. Тоже и ваша соседняя — шестая. А на нашей — настоящее восстание! Срочно комиссия из Москвы заявилась, Руденко…
— Генеральный прокурор? — поразилась Надя.
— Он самый да не один! С ним командующий войсками МВД генерал Масленников, начальник Речлага Дерерянко, офицерья, охраны натащили с собой! — Валек ненадолго задумался, вспоминая что-то. — Ох, и дундуки же, я тебе скажу! Видят, шахтеры на рогах стоят, нет, чтоб поговорить по-человечески…
— А чего хотели шахтеры? Какие требования?
— Известно! Ослабить режим, снять номера, разрешить переписку и назначить пересмотр дел. Многие задарма сидели. Короче, пообещать, успокоить надо было, а они — запугивать: «Саботаж!», «Забастовщики!», «Судить будем!», «Шахты встали!». Да разве их запугаешь? Там половина с каторжанскими сроками — сила! Шахтеры как взяли их в оборот, так вся комиссия дула к вахте, только пятки сверкали! На том бы и кончилось, ан нет! Кто-то из них, Масленников, не то Деревянко, с похмелья, видать, приказал пулемет на вышку поставить. «Разойтись!» — приказывает, а зеки не расходятся, столпились, он солдатам команду дает: «Огонь!», а вертухай — дурак вдобавок, с вышки из пулемета очередью резанул по людям.
— Убил? — в ужасе вздрогнула Надя. Подошел официант с подносом.
— Вино какое у вас?
— Коньяк, пять и три звездочки, «Рислинг», «Мукузани», «Саперави», «Твиши», — начал загибать нечистые пальцы официант,
— Неси «Твиши»!
Официант оживился, повеселел и бодро направился к себе.
— И убитые были? — опять спросила Надя.
— Были, много, больше полусотни, и раненых полно было.
— Когда же это случилось?
— Вот летом, месяца два назад. Да, точно! Первого или второго августа.
Вино было легкое и очень приятное. Надя выпила целый фужер. Но есть не хотелось. Сыта была или от рассказов Валька разнервничалась, аппетит пропал. Вспомнила все комиссии, которые появлялись в зоне, и слова Клондайка: «Шахты готовы к взрыву, как пороховая бочка».
— Ну и как ты теперь?
— А никак! Отработал месяц — как отравы нажрался, и домой!
— На дом заработал? — улыбнулась ему Надя, вспомнив их первый выезд за хлебом.
— Заработал! Да к чему они… есть у меня дом.
Вспомнила и последний день…
— Я все думаю, чего мы тогда не остановились, может быть, он еще живой был. Спасти можно. — закончила она шепотом, уже глотая слезы.
— Нет, — покачал головой Валек, — нельзя, в сердце угодил… — он еще что-то хотел добавить, но вовремя сдержался, заметив, как побледнела и замерла с широко раскрытыми глазами Надя, в которых застыл немой ужас.
Валек нашел ее руку и крепко сжал:
— Не надо, он не мучился, смерть пришла мгновенно…
— Я мучаюсь, я буду мучиться! Ходит по земле его убийца, и никто не ищет его!
— Приезжали! Следствие велось, допрашивали пекарей!
— А их-то за что?
— Точно не знаю, вроде оттуда свидетель был. Потом заварухи на шахтах начались, забастовки. Седьмая поднялась, ваша соседка— шестая встала, наша двадцать девятая, «Цементный», ТЭЦ, много… Вот все следователи и при деле оказались. Ну, будет об этом! — Помолчав немного, он пригубил свой фужер и, как бы застеснявшись, сказал:
— Похорошела ты здорово, Надя. С кем встречаешься?
— С двумя! С рассветом и закатом! — невесело усмехнулась она. Ей стало томительно и тяжело, не то от выпитого вина, не то от горестных воспоминаний, но не хотелось уходить, обижать Валька. Он очень недурно выглядел, в сером костюме, при галстуке. Ни за что не скажешь «село». Его густые пепельные волосы отросли и были красиво зачесаны со лба и висков назад, и весь он как-то повзрослел за это время и не выглядел мальчишкой, как раньше.
— Как ты меня отыскал?
— Запросто! Приехал по адресу в Малаховку, сказали, что ты там больше не живешь. Женщина посоветовала в милицию зайти, кстати, привет тебе передала.
— Клава!
— Я в милицию, а там майор, знакомый твой, спросил: «Кто такой?». Я документы показал, говорю, вместе Заполярную кочегарку осваивали. Он мне, правда, без охоты, но на ваш стройучасток телефон дал, а там я у прораба адрес вашего общежития взял, а потом и телефон раздобыл. Да целый день звонил, все нет, да нет. Ну, думаю, наберусь терпенья, придет когда-нибудь.
Надя благодарно улыбнулась:
— Хороший ты, Валек, душа у тебя добрая.
Валек насупился:
— Ничего хорошего во мне нет и не было сроду. Просто ты не догадалась, значит. Не до того тебе было. Люблю я тебя, Надька! Вот как в первый раз увидел на концерте, так и почуял: погиб во цвете лет, — невесело и виновато улыбнулся Валек широким ртом. — А потом мне, приказали с тобой хлеб возить, но не допускать разговоров, а я тогда конфеты какие-то от радости купил… во дурак!
Надя почувствовала, как все в ней оборвалось и затрепетало от жалости и беспомощности. «Что тут скажешь, чем ответить? А если и в самом деле, любовь?»
— Не надо пока, Валек, не нужно об этом. Ведь ты же все знаешь. Сейчас я ни о чем и думать не могу. В душе у меня волки воют и сердце грызут. Учиться мне надо, а с любовью покончено, и говорить о ней я не могу.
— Да нет, я так! Разве я не понимаю! Вот и проводница мне тогда на вокзале сказала: «Не по себе, парень, сук рубишь».
— Какая глупость, — смутилась Надя.
— Но если надумаешь, в любое время дня и ночи жду… Только дай знать. Адрес помнишь? Дай еще запишу!
Надя открыла сумку и нашла листок из блокнота. «Что это? Телефон! Чей? Ах да, преподавательницы пения! Завтра же позвоню» — решила, а на другой стороне записала адрес Валька.
— Ты где ночевать будешь? — спросила она, желая отвлечь его от своей особы.
— Товарищ у меня неподалеку живет… Красивая ты! — вздохнул Валек и полез в бумажник расплачиваться по счету. — Я, конечно, и не надеялся никогда, но знаешь, сердцу не прикажешь!
— Прикажи, Валек, прикажи пока… — с теплом и очень задушевно сказала ему Надя.
— Да кабы знать, что пока!
На следующий день в бригаде только и разговоров было: «К Надьке парень приезжал!» Это объясняло многое «темное», что таилось в ней: не курит, не пьет, мужчин не водит, вечерами сидит с книжкой, а из себя ничего — не уродина, а даже наоборот. Верность — чувство, всегда уважаемое в народе. Пришлось всем желающим дать краткое объяснение в искаженном виде.