единственной основой существования городской жизни[1036]. Это нашло свое отражение и в архитектуре. Фабрика была не тем элементом, который можно интегрировать в картину города. Градостроительное проектирование в таких городах приняло форму решения локальных проблем, без планирования городского ансамбля – как это происходило раньше, когда планы рождались на барочной чертежной доске. Фабрики, местоположение которых выбиралось исключительно с точки зрения экономической выгоды, неизбежно действовали как центробежная сила, тогда как ранее европейские города традиционно стремились к укреплению центра[1037]. Может быть, именно поэтому новые ратуши от Манчестера и Лидса до Гамбурга и Вены имели гигантские размеры, значительно превосходящие здания-предшественники, – чтобы создать символический противовес гражданского общества символике капитала (а в Вене – еще и символике двора).
Модель Манчестера, была, разумеется, не единственным возможным вариантом взаимосвязи индустрии с городом. Даже Бирмингем, по наблюдению Токвиля, посетившего оба города, следовал иной формуле, в согласии с более диверсифицированной структурой своей экономики. Манчестер не был типичным образцом промышленного города, как несколько позже утверждал молодой Фридрих Энгельс[1038]. Рурская область в Германии тоже возникла исключительно благодаря сочетанию различных экономических факторов, и тем не менее здесь были найдены совсем другие решения для планировки поселений. Рецепт успеха Рура реализовался в соединении четырех факторов: добыча угля, технология производства кокса, железнодорожный транспорт и приток рабочей силы из Восточной Европы. Поначалу в Рурской долине вообще не было никаких городских структур – только разрозненные рабочие поселки, которые порой насчитывали до 100 тысяч жителей, но имели статус деревень. В течение всего XIX века в Рурской области не образовалось ни одного урбанного ядра. Это был ранний пример «конурбации», полицентрической агломерации городских поселений, по-своему радикальный и такой же новый проект, как и концентрированный промышленный город типа Манчестера[1039].
Сегодня некоторые историки сомневаются, соответствовал ли вообще Манчестер стереотипу чисто промышленного города, «пожирающего» своих жителей. Они подчеркивают, что экономика Манчестера даже на ранней стадии индустриализации была более многоукладной, чем это кажется при первом взгляде на хлопкоперерабатывающую промышленность города. Кроме того, Манчестер входил с развитую систему городов Средней Англии, разделяющих между собой труд. Крупные промышленные города продолжали развиваться, если они играли особую роль в этих городских системах и им удавалось организовать свою сферу влияния – от соседних окрестностей до мирового рынка. Промышленники не только в первом поколении были больше чем просто эксплуататоры рабочей силы. Они должны были организовывать торговые и снабженческие сети, отслеживать ход технологического прогресса, принимать во внимание общую экономическую ситуацию и политическое положение, заботиться о коллективном представительстве своих интересов[1040].
Представление о промышленном городе не следует ограничивать миром фабрик и заводов. По крайней мере в крупных индустриальных центрах, где правила не горстка предпринимателей, развивался культурный климат, который способствовал инновациям. Такие города, как Манчестер, Бирмингем или Лидс, смогли в значительной степени собственными силами, благодаря гражданским инициативам преодолеть хаос ранней стадии индустриализации. Была улучшена инфраструктура, были основаны музеи и иногда даже высшие школы (так называемые гражданские университеты (civic universities) – в отличие от университетов Оксфорда и Кембриджа, основанных в Средневековье священнослужителями). Промышленные города украшали свои центры представительной гражданской архитектурой, прежде всего театрами и великолепными ратушами с обязательным банкетным залом, где нередко устанавливался большой орган[1041]. Спектр промышленных поселений был очень широк. И включал в себя не только примитивные поселки барачного типа, как в России и Японии, где жизненные условия были не менее тяжелыми, чем в нищенских кварталах крупных промышленных городов. В промышленные поселения входили также образцовые сооружения в духе патриархального предпринимательства, когда владелец жил по соседству с фабрикой и заботился о создании более или менее терпимых условий для труда на рабочих местах и для жизни в рабочих поселках[1042].
5. Золотое время портовых городов
Лондон был, среди всего прочего, портовым городом. С позднего XVII века, когда началась заокеанская торговля с Вест- и Ост-Индией, его история была связана с морем. Если принимать во внимание наличие двух моделей столичных городов – торгово-морской и континентально-политической столицы, – то следует отметить, что нигде они так удачно не накладывались одна на другую, как в Лондоне[1043]. На первый взгляд портовые города кажутся архаичным, а промышленные города – модерным явлением. Но это впечатление обманчиво. Некоторые большие города, хорошим примером которых служит Антверпен, перестроили свою экономику, переключившись с доиндустриального производства на сервисные услуги морского порта[1044]. Кроме того, XIX век пережил революцию транспортных средств, что, в свою очередь, радикально изменило сущность портовых городов. В некоторых частях света урбанизация вообще началась с портовых городов и порой этим – до сего дня – и ограничилась. Все ныне значимые города Карибского региона возникли еще в XVII веке и были основаны как ориентированные на экспорт гавани. Так возник мир колониальных портовых городов, среди которых Кингстон на Ямайке или Гавана на Кубе являлись самыми важными. Все они были тесно связаны друг с другом узами торговли, а до 1730 года еще и пиратства[1045].
Расцвет портовых городов
XIX век был золотым временем для портов и портовых городов. Следует уточнить: для крупных портовых городов, – поскольку только они смогли справиться с огромным грузооборотом расширяющейся мировой торговли. В Великобритании к 1914 году весь экспорт сосредоточился в двенадцати портовых городах, тогда как в начале XIX века портов, куда заходили морские суда, занимающиеся океанскими перевозками, насчитывалось гораздо больше. На восточном побережье США преимущество продолжал удерживать Нью-Йорк, постоянно укрепляя свое первенство. После 1820 года он стал главным портом для важнейшей статьи американского экспорта – хлопка. Если раньше хлопковые суда курсировали по треугольнику из Чарльстона или Нью-Орлеана в Ливерпуль или Гавр, а на обратном пути следовали в Нью-Йорк, с путешественниками и европейским экспортом на борту, то позже все большее количество хлопка стали перевозить с южных плантаций на север, чтобы экспортировать его в другие страны из Нью-Йорка. Вплоть до Гражданской войны международная торговля южных штатов находилась во власти нью-йоркских торговцев-посредников, судовладельцев, страховщиков и банкиров[1046]. В Китае между 1842 и 1861 годами для внешней торговли был открыт ряд «договорных портов» (treaty ports), за которыми позже последовали и многие другие. В конце XIX столетия требованиям заокеанской торговли в полном объеме соответствовали только Шанхай и колония Британской короны – Гонконг; менее мощной была важнейшая гавань Северного Китая – Тяньцзинь, а на южной оконечности Маньчжурии международную торговлю обслуживал порт Далянь.
В те времена морские гавани были тем, чем в XX веке стали аэропорты, – важнейшими пунктами взаимодействия между странами и континентами. Первое, что видел прибывающий путешественник, –