серую деревню и поля с копенками ржи. Луна была точно из сказки, и по деревне до поздней ночи не умолкали голоса. Но вот уже давно все стихло, а в Кививуори Отто и Анна все еще шептались сторожко, боясь оставить горенку без присмотра. Плача больше не было слышно, только тихое постанывание во сне.
Они зажгли в избе лампу и, время от времени опасливо прислушиваясь, стали читать измятое письмо, которое Элина комкала в кулаке, колотя им по подушке.
«Дорогая Элина и дети.
У меня для вас немного плохие новости. Вы должны быть мужественными. Меня судили и вынесли мне смертный приговор, а также лишили меня гражданских прав. Я спокоен, и печалит меня лишь мысль о том, что вы будете убиваться из-за меня. Но если вы найдете в себе силы, чтобы жить не падая духом, тогда и я смогу смело умереть. А если вы станете убиваться, то и мне будет тяжелее. Было бы лучше, если бы мы больше не затевали переписки, а оставались бы в разлуке. Вам надо теперь привыкать к этой мысли. Правда, приговор должны еще утвердить, и я тут подал прошение о помиловании, но я не стыжусь, так как сделал это ради вас. Я это сделал, исполняя долг перед вами, и я сразу же предупреждаю, что не надо возлагать на это никакой надежды. Это самое скверное, даже здесь, когда начинаешь воображать небылицы. Я знаю, что меня не помилуют. Они прислали оттуда такие бумаги, что я убийца и грабитель. Правда, суд эти обвинения все же не полностью принял, так как в приговоре говорится только о соучастии, но там дальше идет еще измена родине, потому как они говорят, что мы, мол, хотели восстановить у нас русскую власть. Я старался защищаться, но был очень нездоров, да и, что бы наш брат ни говорил, для них это безразлично. В смерти тех двоих, что в селе убиты, они тоже обвиняют меня. Но ты ведь знаешь, что это ложь. И я знаю, конечно, эту сплетню. Господа еще тогда болтали об этом, услыхав, что я, когда их отправлял, написал записку. Ну да, я написал, так как, согласно приказу, требовалось сопроводительное письмо. Но не мог же я давать им какие-то распоряжения, ведь сельский штаб мне не подчинялся, он был выше. Они совершенно ни о чем не думают. Там и хозяин Меллола расписался, который об этом деле заведомо ничего не знает. Небось, если бы речь шла о покупке леса, то он уж непременно разобрался бы с каждым бревном, прежде чем свое имя поставить. А ради человеческой жизни не стоит разузнавать, выяснять да еще проверять — подписался и ладно. Конечно, из-за одних только бабьих сплетен мне бы, наверно, не пришлось умирать. Но, конечно же, они эти убийства лишь для видимости туда и приписали, а на самом-то деле они за восстание хотят меня расстрелять. Я пишу об этом для того, что если останутся обо мне такие сплетни, то ты объяснишь детям, как это было на самом деле.
Мне-то теперь уже безразлично, но ради вас, которые остаетесь, нужно, чтоб правда не забылась. Ты-то, конечно, знаешь меня — что я могу сделать, а чего не могу. И я верю, что в твоем сердце нет ни капли сомнения. Но они хотят еще и могилу опозорить кличкой грабителя, так они меня ненавидят. В своем письме ты спрашиваешь насчет Оскара. Наверно, отсюда уже дошли сведения до вас, но я немного напишу. Он похоронен у деревни под названием Сюрьянтака, но точнее не знаю. Там он погиб и там же, конечно, похоронен. Умер он без мучений, так что вам не надо горевать о нем. Я подошел через минуту, и сердце уже не билось. Бумажник и часы я взял, но их потом немец забрал вместе с моими. Деньги были красногвардейские, и они, кажется, теперь ничего не стоят. Да и часы-то у Оску были не ахти какие. Все время сильно отставали. Мои хорошие сапоги тоже забрал немец, и я с той поры босиком. Конечно, и здесь что-нибудь на ноги можно было бы найти, но пока лето, и неизвестно, доживешь ли еще до морозов— словом, сойдет и так. Одежа моя стала, как у канавокопателя, да еще изодрана вся, так что отсылать ее не стоит. Не знаю, как вообще-то посылают ли. Правда, теперь будто бы все делается аккуратнее; говорят, что даже врачи будут присутствовать; но насчет отправки вещей — не знаю.
И другое дело меня беспокоит, что у вас там теперь так плохо. Управился ли отец с севом? Не могла бы ты нанять какого-нибудь работника, чтобы поддерживать торппу, чтобы все-таки оставалось прибежище. Тут я слышал, что теперь якобы и они готовят закон, по которому торппы можно будет выкупать. Может, Янне или твой отец поручились бы за тебя, чтобы тебе дали заем, если государство само все это не устроит. Тогда бы вы выкупили торппу, хоть как ни трудно ее содержать. По крайней мере, было бы у вас что-то верное. Может, продашь тогда несколько коров, хотя полеводство и менее выгодно. Что поделать, если наш род вдруг поредел так, что вовсе не осталось помощников. Передай мои приветы отцу с матерью и Отто с мамашей. Хорошо бы, твой отец немного присмотрел за делами. Постарайся объяснить отцу и матери, поговори по-хорошему. Лучше будет, если я кончу. Мне не нужно говорить тебе ничего, так как мы с тобой знаем друг друга.
Напрасно говорить о том, чего словами не изменишь. Наверно, за эти десять лет с моей стороны было много плохого, но я верю, что ты знаешь мою настоящую натуру. Если хочешь, пиши мне еще, но я о будущем ничего не загадываю. Может, это письмо последнее, потому на всякий случай говорю прощайте. Хорошо, что вы не будете знать тот день и час заранее, но я тогда вспомню вас.
Твой муж и ваш отец Аксели Коскела.
На конвертах надо писать, что приговорен к смерти».
II
Подворье Коскела заросло травой. Пригретые утренним солнцем, у бревенчатых стен торппы и над разросшейся по двору травой летали мухи и шмели. Вокруг построек было тихо, точно вымерло все. Окна старого дома заколочены досками, сквозь которые проглядывала мертвенная темнота стекол. Печные трубы были сверху накрыты дранками, а на них лежали кирпичи. Сквозь щели крыльца пробивалась трава. Дорожки двора местами уже терялись в