— Объясни, — потребовала я.
— Уверен, это всё мама; она меня так впервые в детстве заперла. Знала, что дед — единственный для меня авторитет и его приказов я не посмею ослушаться, и пользовалась этим беспощадно. Сначала, чтобы наказать, потом — чтобы сорвать неугодную ей встречу, свидание с недостойной девушкой, попойку с друзьями…
Ну и методы воспитания в императорской семейке! Однако.
— Ты только не обижайся, — проворчала я. — Но у твоей мамы какие-то грязные методы.
Подошла к кровати и, вытянувшись рядом с Диметриушем, закинула колено на его бедро и, прижавшись носом к смуглой шее, с наслаждением втянула в себя уже ставший родным запах.
— Наверное… — отстранённо проговорил демон, перебирая волосы на моём затылке. — Я не знаю. Привык. Она же только как лучше хочет…
— Хочет как лучше, а получается — как всегда, — не хотела сдаваться я.
Не представляю себе, какого добра можно было желать, насильно запирая собственного сына, давая ему при этом понять, что Император им не доволен и лишая такого важного сейчас общения с друзьями. Но в тот момент я ничего Димке не стала говорить. В чём-то он прав. Наталия Бьёри — его мать, и она ею останется, какой бы она ни была.
— Не злись, — я почувствовала, как Дима поцеловал волосы на моей макушке, а затем продолжил рассказывать:
— У неё же по всему дворцу шпионы. Такая агентурная сеть — любая разведка обзавидуется. Так что сейчас я вижу только два повода запереть нас тут. Первый: она боится, что я уйду на Тринадцатый и окончательно разругаюсь с дедом. И, если честно, то я сейчас склоняюсь к идее поступить именно так… И второй. Она знает, что нам категорически важно поговорить в спокойной обстановке, и делает всё для того, чтобы в этот раз разговор состоялся.
Я бросила на Димку скептический взгляд. Лично мне объяснение с домашним арестом казалось более логичным. Красный император, по-моему, ясно дал понять, что не верит Димкиным словам об участии Фоллетского в событиях последних дней. Вот и велел задержать. Не удивлюсь, если он ещё и Следственный комитет вызовет. Всё-таки мы с моим демоном теперь беглые преступники…
Додумать мне не позволила внезапная передислокация Диметриуша. Не говоря ни слова, он переместился так, чтобы я оказалась под ним, и прошептал прямо в удивлённо распахнутые губы:
— А может быть, всё ещё проще, — стянул пиратскую повязку и отбросил её в изножье кровати.
— Проще? — я опустила руки ему на плечи и приподнялась, провокационно потеревшись своей грудью о его. Я уже выучила правила этой игры: играть в неё вдвоём намного интереснее.
— Знаешь, о чём моя мама мечтает больше всего? — он поцеловал меня в чувствительное местечко чуть ниже виска, прямо напротив уха, и я судорожно втянула в себя воздух. Господи! Как же он их находит? Каждый раз новые?
— О чём?
Я уже не была уверена, хочу ли я знать, о чём там мечтает Наталия Бьёри. Мне хотелось, чтобы Димка отбросил разговоры и перешёл к более активным действиям. И от мысли об этих действиях у меня внутри всё сладко сжималось и дрожало. Диметриуш снял с моего лица очки и осторожно отложил их в сторону, а затем шепнул, прикусив мою мочку:
— О внуках, — и пока я пыталась вникнуть в суть его слов, спросил:
— Ты как насчёт того, чтобы немножко её порадовать, и нас с тобой заодно? Если что, я готов…
Плавно двинул бёдрами, надавливая в самом правильном месте, и я простонала бездумно:
— Да-а…
— Точно-точно? — мурлыкнул этот сын сатаны и звякнул пряжкой моего ремня.
— Точно, — выгнулась, помогая стянуть с бёдер джинсы и наслаждаясь музыкой Димкиного стона и его же жарким шёпотом:
— Ведьмочка моя… хочу тебя… всю. Маша…
Мне понадобилась минута или две на то, чтобы осознать, что он мне сказал и под чем я подписалась.
— С ума сошёл? — воскликнула я, отталкивая Диметриуша. Такими вещами я точно не собиралась шутить.
Он жалобно вздохнул, не желая отталкиваться и выпускать меня из объятий, прижался лбом к моему лбу и, жадно всматриваясь в мои глаза, проговорил:
— Маш, ну ты же видишь. Я не могу без тебя. Давай поженимся, а?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Глава 34, в которой под масками оказываются совсем не те лица
Димон насмехался, скорее, над собой, чем над всей ситуацией в целом. Ну, что, казалось бы, сложного в том, чтобы сделать предложение любимой женщине? Что трудного в том, чтобы открыть рот и произнести четыре простых слова:
— Я люблю тебя, Машка…
Машенька. Маша.
Тем более, что всё очевидно без слов, и переживать о взаимности не приходится. Уж точно не как в тот самый первый, давно забытый неудавшийся раз, когда счастливым соперником — вот же ирония судьбы! — оказался старший брат той, которой Диметриуш сейчас так коряво пытается рассказать о своих чувствах.
Смешно вспомнить! Честное слово! Полжизни назад он тоже верил, что влюблён. Полная чушь! Нынешнее — настоящее! — чувство, как выяснилось, отличалось от былого так, как пышущая жаром бурлящая лава отличается от смертельно больного пламени газовой конфорки. Она манит к себе, ужасая и восхищая одновременно, потому что боишься потеряться в ней окончательно и радуешься этой потере, как ничему и никогда. Тянет, словно магнит. Очень симпатичный, сексуальный, будоражащий кровь магнитик. С потрясающей попкой, мягкой грудью и сладкими, как гречишный мёд, поцелуями. И с глазами зелёными-зелёными, словно первая апрельская листва… И ты понимаешь, что сворачивать поздно — да и не хочешь ты никуда сворачивать, себе-то зачем врать!? — понимаешь, что одно лишь прикосновение может сжечь тебя в секунду, так, что и пепла не останется… А остановиться не можешь, летишь на пламя, как безмозглый мотылёк на свет ночного фонаря, забыв обо всём.
— Я люблю тебя, девочка моя…
Что стоит сказать это? Между прочим, как говоришь каждый день «Привет! Как дела?». Или шепнуть в порыве страсти, прижавшись губами к розовому от смущения ушку? Такие простые слова. Два местоимения и глагол. Я тебя люблю. Мантра, безотказно действующая на любую женщину. Но почему же тогда так невыносимо сложно их произнести? Почему руки дрожат, как у прыщавого подростка, а на языке вертится какая-то ерунда. И ты пытаешься шутить, насмехаешься над собой и тянешь, тянешь зачем-то время… Пока, наконец, в приступе панического отчаяния не выдыхаешь из себя:
— Маш, ну ты же видишь. Я не могу без тебя. Давай поженимся, а?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Сказал и замер, мысленно ругая себя последними словами. Дурак. Неудачник. Четвёртый десяток разменял, а так лоханулся! Не здесь надо было. Не сейчас. И цветов не купил. И шампанское. И кольцо! Твою же мать! Надо же было сначала купить кольцо!..
Маша медленно моргнула.
— Ты хочешь сказать, — сердце Димона пропустило удар, и внезапно захотелось выпить чего-нибудь горячительного. На худой конец, подошла бы и валерьянка. — На самом деле?
Выдохнул. То есть, надежда есть.
— Для меня это почти с самого начала было на самом деле, — вкрадчиво заметил он и едва не рассмеялся, когда она распахнула глаза. Столько было в них удивления, недоверия и — да! да! — чистого, как воды горного ручья, восторга. Не неудачник — счастливчик. Но зато натуральный дебил, с этим не поспоришь. Давно надо было это сказать, сразу, как только мысль более-менее оформилась в голове!
Кончик розового язычка скользнул по нижней губе, увлажняя её, и Диметриуш едва не сорвался, чтобы попробовать её на вкус. Наклонился даже, но Машка не была бы Машкой, если бы не остановила его сомневающимся взглядом и не потребовала расставить все акценты. Раз и навсегда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Почти с самого начала? — повторила она и, подозрительно сощурившись, слегка склонила голову к плечу.
«Ладно».
— Ага, — не удержавшись, Диметриуш поцеловал порозовевшее ушко и шепнул:
— Только мотивы изменились, — провёл пальцами по чувствительной шее, дурея от того, с какой скоростью колотится пульс под кожей. Кто бы сказал, что такая ерунда может принести столько удовольствия — ни за что бы не поверил! — И если ты ещё не поняла, то они до удивительного просты и где-то даже эгоистичны. Ни с кем не хочу тебя делить. Хочу, чтобы только моя была.