— Но вообще демоны — темные?
— О да, — усмехнулся Финист. — Прежний Волх был сама тьма. А какие у него были планы, какие грандиозные замыслы! Вий даже избирал его для порабощения мира. Но Волх решил, что лучше поработит мир для себя, а не для Вия, чье владычество над собой он уже устал терпеть. Это его и погубило.
— А если его сын окажется светлым?
— Плевать, — ответил Ясный Сокол. — Истосковался я. Вон со Скименом же мы ладим. Но я — русич, а не аламаннец, и место мне в Нави, а не в Муспельхейме.
Баюн испугался поначалу, что они поедут через Залесье. Но Финист выбрал путь севернее.
— Имей в виду, — сказал воевода, когда устраивались на ночлег, — наш первый бой может быть уже на границе с Тридевятым. Гороха нет, но думаю, что соловейским я тоже не по вкусу. Спуститься в Навье царство я могу только по стволу Велесова Дуба в Лукоморье — точно так же, как в Муспельхейм попадают по стволу Иггдрасиля.
Зловещий крик прорезал ночную тишину, и над крышей постоялого двора что-то пролетело. Баюн, уже дремавший у очага, вскочил и зарычал. Он хотел зашипеть, но из горла его вырвался грозный, низкий звук, на который домашние кошки не способны. Над постоялым двором еще раз что-то пронеслось, потом еще и еще. В окно рысь увидел летящие на восток силуэты огромных птиц.
— Орлы Гваихира, — прошептал Финист. — Значит, Кощей уже добрался до своих покровителей.
Баюн уснул, уверенный, что ему привидятся кошмары, но едва ли не впервые за это время он спал без снов.
Через два дня — все же обычные лошади в подметки не годятся Белогриву — они вступили на землю Тридевятого царства. Финист сказал Баюну быть настороже, а сам держал руку на рукояти сабли и прислушивался к каждому шороху. Долгое время они никого не встречали, пока не наткнулись на побоище. Пять изрубленных разбойников остывали у обочины дороги. Кровь еще не успела засохнуть.
— Рано радоваться, — тихо сказал Финист Баюну. — Это, скорее всего, работа ушкуйников. И сами они, я думаю, неподалеку...
— А ну стоять! — гаркнули из зарослей. — Руки на виду!
— Нет! — крикнул Баюн, увидев, что Финист выхватывает саблю. — Я знаю этот голос!
На дорогу вышли девять человек, все в черных плащах с глубокими капюшонами, прятавших их в чаще леса и в ночной тьме. Их мечи Баюн узнал сразу, и сомнений у него не осталось.
— Черномор! Черномор, где ты? Это я, Баюн!
Крайний слева воин опустил меч и откинул капюшон. За эту осень Черномор словно постарел на десять лет. Уцелевший глаз был красным, налитым кровью. Оружие воевода держал в левой руке — на правой Соловей отрубил ему большой палец.
— Ты — Баюн? — удивленно спросил он. — Баюна Кощей казнил.
— Светлый Князь вернул меня. Черномор, это же я! Я давал тебе ключ в то утро, помнишь?
— Кот! Поверить не могу! — Старый воевода кивнул богатырям: свои. — Да ты теперь и не кот! А это кто с тобой?
— Я Финист — Ясный Сокол, — просто сказал тот. Богатыри разинули рты.
— Вот так встреча... — протянул Черномор и поскреб в затылке. — Воскресший из мертвых и живая былина... Пригласил бы вас в свои хоромы — да не стало их у меня. По лесам живем, по деревням ютимся. Соловей за меня, живого или мертвого, мешок золота назначил.
— А что Кощей? — спросил Баюн. — Возвращается, гадина?
— Не видно покамест. Какие-то заморцы начали шастать, вроде безобидные, но с хитрыми рожами. В Залесье зато целые полки стягиваются. Там же мягкое подбрюшье у нас теперь, открытая рана. Орлища эти здоровые полетели, высматривают, где что. Мы теперь днем от них хоронимся, все больше к вечеру выходим.
— О бабушке Яге что-нибудь слышно? Или об Иване-Царевиче?
— Про Ивана — молчок. Всякое бают. И что убили его еще до смуты. И что он где-то далеко на юге витязей собирает, чтобы со дня на день Лукоморье отбить. Иван же на престол первый наследник, законный, царская кровь. Народ в него верит. Ягжаль в степь ушла с богатырками. Тоже мерзость бьет разбойную да ушкуйную.
— А народ?
— Какой народ! Зайцы запуганные, по норам хоронятся. Ждут, пока мы придем и спасем их всех. Многие от страха к Соловью на службу подписываются. Он их дозором где-нибудь ставит, а к честным людям идет грабить да девок портить.
— В Багровые Лета не было бы ему такого раздолья, — мрачно произнес Финист. — Волх у людей в душах ярость бы разжег. Все бы в леса ушли с рогатинами.
— Нам тоже идти надо, — сказал Черномор. — Солнце не село еще, а мы на открытой дороге. Хотите — давайте с нами.
— Нет, — ответил Баюн, — прости, друже. Мы в Лукоморье торопимся.
— Тогда Бог в помощь. Свидимся.
Богатыри скрылись в чащобе, а всадники направились дальше. Уже смеркалось, когда Финист и Баюн подъехали к какому-то селу. Постоялого двора там не было, но путников пустил заночевать угрюмый молчаливый мужик, живший один. Баюн взглянул на лишние кровати, на неулыбчивое лицо хозяина, потом на Финиста. Воевода Нави только кивнул. Спали они мало и плохо, ушли еще затемно — словно горе, разразившееся в этом доме, превратилось в ощутимую душную пелену и не давало там находиться.
К полудню лошади приблизились к столице. Финист слез, вытащил из поклажи свою бронь и надел под кафтан. Потом взял дорожную сумку, положил туда деньги и грамоты, перекинул через плечо. Подтянул перевязь с саблей и снял тряпицу с «Аленушки». Остальной скарб он закрепил потуже, связал лошадей уздечками, гикнул, стегнул прутом — и те умчались.
— Далеко все-таки, — сказал Баюн. — Найдут дорогу?
— Мои — находят. Если даже разбойникам попадутся, так все ценное с собой у меня. Готовься, кот... рысь то есть. Располосуй их, как меня давеча. — Финист подмигнул, и они направились к воротам.
Баюн не удивился, увидев, что над Лукоморьем новые флаги: сверху белые, снизу оранжевые, посередине — голубой кочет. Новый царь, видимо, хотел изобразить соловья, но не знал, как эта птица выглядит. Стража была берендейской и другого языка, похоже, не знала. Поэтому говорил с ними Баюн.
— Деньги давай, — потребовал стражник и наставил бердыш.
— У нас есть бумаги... — начал Баюн.
— Какие бумаги-шманаги! Я бумагу, что ли, есть буду? Деньги давай!
Откупиться удалось только четырьмя золотыми, и еще по золотому каждому стражнику «для детей». Получив деньги, стража потеряла к гостям всякий интерес. Финист и Баюн вступили на улицы города: Финист с любопытством, Баюн с ужасом.
Многие терема были сожжены. Прямо посреди улиц валялись мешки, набитые песком, и перевернутые столы и лавки. Деревянные мостовые были проломаны, каменные — разворочены. Заборы покрывала похабщина. Редкие прохожие жались к стенам и опускали глаза, зато повсюду бродили разбойники, лешие, кикиморы, залесские вервольфы и прочий лихой люд, вооруженные до зубов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});