— Дорогу! Дорогу маршалу! Расступись!
Финиста, опять под руки, вывели из саней.
— В мои покои! — приказал он. — И воды мне! И лекаря! Ж-живо, уродцы!
Преобразился Ясный Сокол, даром что ранен. Сталь в глазах, сталь в голосе. Дома оказался. Здесь все привычно — каждый свое место знает, низшими помыкать, перед высшими склоняться.
Убранство Цитадели вообще не с чем сравнить. Баюн вертел головой, останавливался то и дело, и навам приходилось его окликать. На потолке светятся брусья в жестяных поддонах: если прямо на них смотреть, то режет глаза. Дверь целиком из железа – это ладно, а как вам стеклянная? Баюн даже когтем по ней постучал – толстое стекло, камнем небось не пробьешь. И все эти двери не открываются, а разъезжаются. Коридоры, коридоры, полы гладкие и холодные, стены голые, серые. Навы, что сидят в боковых палатах, поднимают на идущих взгляд, да так и застывают. Пробежал мимо один в белом балахоне, на ходу стягивая страшненькую глазастую маску, Финиста завидел – и влетел с размаха в угол. Шепотком разносилось: маршал, маршал вернулся!
Коридор вывел в широкий, как поле, зал, купол которого покрывала роспись. Просто так, порадовать глаз, навы не рисуют. А когда пишут образа или такие вот картины, получается сухо, напыщенно и мертво. Будто отпечаток. И все же Баюн опять засмотрелся. Изображала роспись, как он понял, откуда есть пошло Навье царство: появление первого Волха и сражения за тогда еще дикие земли, наводненные берендейскими навами. Некоторые фигуры двигались, что Баюна не удивило – рысь уже устал дивиться и все чудеса полагал сами собой разумеющимися. Вдруг одна из них взлетела, и Баюн понял, что это живые навы. Верткие, как ящерицы, они цеплялись за стены и свод, ныряя и выныривая сквозь круглые отверстия, что вели на верхний ярус. Для этажей повыше было отдельное приспособление: тесный чуланчик.
Вот, думал рысь, пока чуланчик поднимался вверх, откуда берутся все эти самокатные повозки да крылатые корабли. Говорят ведь, что Великий Полоз якобы показал людям, как плавить железо и добывать самоцветы.
Финист навьи понятия о красоте не разделял, и свои покои в Цитадели обставил привычно, цветасто. Навы не понимали, ну да от них и не требовалось. Воевода лег на лавку, закусил зубами обшитую тканью деревяшку, и нава-лекарь занялся его раной. Баюн сказал, что получил по голове. Ему дали съесть какой-то безвкусный шарик.
— Проклятые гномы, — сказал Финист, когда его бедро зашили, а слуга принес браги. Навы питались черт знает чем, поэтому Ясный Сокол держал в Цитадели запасы из Тридевятого. — На всех «Аленушки» не хватило. Поскупился, дурак, патронов захватить. Ну да ладно, после живой воды должно быстро зарасти. Завтра я в войска, а ты — что хочешь делай. Можешь со мной, можешь по улицам бегать.
— Финист, — сказал Баюн, — где бы ты искал Волха?
— Я бы его не искал, — зевнул воевода, — а нашел дурня, который мне сам его отыщет.
Остаток дня Баюн скоротал, погуляв по Цитадели, пару раз даже заблудившись. Финист оставался полулежать у себя, не тревожа ногу лишний раз и принимая нав, а вернее — в основном прогоняя, потому что большая часть приходила убедиться в его возвращении. На ночь рысь облюбовал узорную басурманскую лежанку. Финист щелкнул пальцами, пробормотал что-то, и свет потух.
Люди всегда боялись темноты, говорила Ягжаль — мрак населяют чудовища, боящиеся не солнца, но лучей Даждьбога. Баюн ей возражал так: я вижу в темноте, и я знаю, что никаких чудовищ там нет. Чудовища ходят при свете дня, бьют беременных кошек под живот потехи ради и верят, что Заморье станет другом Тридевятому, если русичи будут осквернять могилы дедушек.
Но об этом хорошо было благостно рассуждать на поверхности, где тьма являлась просто более черной тенью. Здесь она жила сама по себе, шевелилась, дышала, и не просто не отступала от света, а проглатывала его, если хотела. Бесплотные лапы тьмы крысиными хвостами скользили по спине, впивались в позвоночник и елозили промеж ребер. Разум отдергивался от них, съеживался в страхе, непроизвольном и необоримом, как тошнота. Баюн не мог себе представить, как нужно чувствовать и мыслить, чтобы добровольно принимать эти лапы в себя, а тем более наслаждаться их присутствием. Он ворочался, дыбил шерсть, тихо рычал, пока не услышал сонный голос Финиста:
— Тебе чего неймется? Мы завтра рано встанем, хватит бузить.
— Я не могу спать. Меня будто выпивают.
— Это ты сам себя выпиваешь. Прекрати напрягаться.
— Но эти... проникнут...
— Кто проникнет? Куда? Таблета на пользу не пошла?
— Ты разве не чувствуешь?
— Я же говорю, прекрати напрягаться. Все, когда в первый раз сюда попадают, поначалу мучаются. Твоя аура сейчас как бы чешется о Навь. Плавал когда-нибудь?
— Финист, ты издеваешься?
— Совсем нет. У моего кума был плавучий кот, он его даже за деньги хотел показывать. Так вот, если в воде барахтаться и дергаться — нахлебаешься и потонешь. Позволь потоку себя держать. И не бойся. А сейчас спи! А не то сапогом запущу, ей-богу.
«Я тебе этот сапог знаешь, куда вставлю?» мысленно огрызнулся Баюн. Но он примерно понял, что Финист имеет в виду. Когда от мороза болит нос и усы слипаются корочкой, а ты вынужден сидеть у обочины, греясь о братьев, мяуча осипшим голосом, главное — не дрожать. Не выбрасывать драгоценное тепло, представлять, что ты проницаем и жгучий ледяной ветер свободно проходит насквозь. Баюн заставил себя расслабиться, и тьма пролилась в него до самых кончиков когтей. Скользкая, тугая, она протащилась через тело и канула без следа, ничего с собою не взяв. Рысь ей был безразличен, как реке безразлично, есть на ее пути плотина или нет.
Открытие это не потрясло, но взволновало. «Мы ведь ночные звери», подумал Баюн, засыпая. «Мы знаем, что у каждой ночи есть свой оттенок, умеем отличать хорошую от несущей беду, даже если привыкли бодрствовать днем. Может так быть, что ночь нас тоже знает? Ведь и Грозу искали Черномор, Иван, Волк, но приглянулся ей именно я...»
Наутро Баюн отправился вместе с Ясным Соколом. Войско пекельного царства состояло из нав, всяких ящеров да змеенышей, немногочисленных людей и огненных птиц рарог, которыми ведал сам Финист.
— Попляшет у нас Гваихир теперь, — сказал воевода. Самая большая птица уже была оседлана и внуздана.
— Здесь-то когда война начнется, как думаешь? — спросил Баюн.
— Она уже началась. Нападают чужие навы, отбиваемся. Вот когда демон Заморья лапы протянет — туго придется.
— А Гроза?
— А Гроза наверху пирует, здесь ей нечего делать.
Финисту выделили две сотни птиц рарог и вооруженных самострелами нав. Воевода долго собачился, чтобы дали побольше, но ему отказывали, несмотря на все почтение. Мол, и так мы почти беззащитны, кто нас от демонов прикроет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});