— Нет, — цежу я сквозь зубы. — Возьми с собой Верочку.
— Зачем она мне у адвоката? — расстегивает ремень на брюках.
— Для поддержки, — ехидно отвечаю я.
— Боюсь, что та поддержка, которую она мне оказывала, будет верхом неприличий, — снимает брюки и отбрасывает их в сторону. Стоит передо мной в одних тонких трусах-боксерах, которые не могут скрыть его утренней эрекции.
— Кажется, кто-то вышел из горя, раз пошли разговоры о поддержке, — вскидываю бровь.
— А ты и рада? — хмыкает. — Ну, я же тебе сказал, что тебе стоит чуток подождать со своими разговорами о том, какой я кобель и козел. И сейчас, кстати, — его глаза разгораются злостью, — будет к слову, что мой отец переворачивается в гробу, да?
Я молчу.
Руки мокрые от холодного пота.
— Кстати, ты, наверное, думаешь, что он помер от того, что узнал о Верочке? — Гордей щурится. — От Аллочки?
— Я ничего не думаю.
— И вызвал он меня на порку? М?
— Без понятия.
— Ну а что? Все очень логично, нет?
— Какая уже разница, — цежу сквозь зубы. — Он уже мертв.
— Можно ли тогда сказать, что я убил своего отца? — Гордей насмешливо вскидывает бровь.
Я должна сейчас уйти, но я не могу сдвинуться с места.
— Действительно, — Гордей тихо посмеивается и шагает в сторону ванной комнаты, — как я мог милому и прекрасному Цветочку так подло изменить?
— Не называй меня так, — глухо клокочу я.
— Почему? — останавливается у двери ванной комнаты. — Тебе же вроде нравились каламбуры “цветочки для цветочка”.
— У тебя какие-то ко мне претензии?
Гордей пристально смотрит на меня, и я понимаю, что сказала лишнего. Разговор становится липким.
— Претензии по поводу? — наконец спрашивает оторопевший Гордей.
Вот будет смешно, если я сейчас этой перепалкой подтолкну Гордея к мысли, что между мной и свекром могло бы что-то быть.
Поэтому я резко перевожу тему на обвинения:
— По поводу того, что я не в особом восторге от новости, что ты опять станешь папой.
Есть надежда, что Гордей еще не протрезвел. Он вчера много выпил, и у него явно сильное похмелье, которое угнетает когнитивные функции мозга.
— Да я тоже не в восторге, знаешь ли, — кривится, а после запирается в ванной комнате, и я закрываю глаза.
Прислушиваюсь к шуму воды, а затем стук, грохот и отборные маты от Гордея. Неужели я налажала со сборкой душевой лейки?
— Какого черта? — шипит Гордея и повышает голос. — Ляль! Это ты душ сломала? Нахуя, Ляль? Что за детские игры?
Похоже, он решил, что я душ сломала ему назло и чтобы с утра ему прилетела по голове моя маленькая женская мстя.
О камерах он не знал.
— Он ночью не работал, — отвечаю я Гордею тоже на повышенных тонах, прикидываясь дурой. — Я его немного поковыряла.
— Немного поковыряла?! — выглядывает из ванной комнаты мокры и разъяренный. — Да ты его на части раскурочила!
Вот теперь я выхожу из комнаты. Разбудить детей, позавтракать, и уехать на пару часов под каким-нибудь убедительным для свекрови предлогом.
Глава 23. Тошнит
— Гордей Вячеславович, — всхлипывает Лена, когда я вхожу в приемную.
Зареванная, опухшая и вся в черном. На похоронах секретарша отца очень много плакала. Сменила несколько платков.
Говорят, что секретарши либо отсасывают боссам, либо они в курсе всех его секретов. Либо одно, либо другое.
Я не думаю, что папа потрахивал Леночку. Вряд ли. Не тот он человек. И сейчас я не о благородстве его души говорю.
Не хочу сейчас думать, каким он был человеком.
— Я пришел поговорить, — закрываю дверь и щелкаю замком.
Выходит очень зловеще и мрачно.
— О чем? Меня теперь уволят?
— А есть за что?
— Теперь же все поменяется…
— И правда.
Шагаю к диванчику и плюхаюсь на него. Мог, конечно, зайти в кабинет отца, занять его стол, но что-то не тянет.
— Я должен знать, Лена, звонил ли ему кто-нибудь перед его смертью. Приходил ли, — закидываю ногу на ногу. — Может, он сам на какую-либо встречу ходил.
Я не могу понять, почему сегодня я проснулся с чувством, что мой отец был не тем, кем мы его видели и знали.
Это неправильно. Так не должно быть. Я обязан сохранить светлую память о нем и оставить его в могиле, но что-то не так.
И это “что-то не так” проснулось сегодня с диким похмельем. В тот момент, когда я хотел принять душ, а душевая лейка над моей головой буквально развалилась на части.
Она была явно разобрана и неумело собрана, судя по свежим царапинам и сколам. Я поинтересовался у Ляли, она ли этой ночью чудила, на что она огрызнулась: “Душ ночью не работал” и торопливо вышла из комнаты.
И в ней что-то поменялось. И дело не в моих подвигах.
Я учуял страх и стыд.
Что произошло ночью?
Я помню свой вопрос об Алле, потом Ляля заперлась в кабинете отца и затем этот взгляд, в котором больше не было скорби.
Что-то не так. С моим мертвым отцом и Лялей.
Нет, нет, нет. Не хочу об этом думать.
Может, нахуй все это? Он же умер, его закопали и пусть лежит под соусом “хороший отец, любящий муж и заботливый дедушка”.
Почему я сейчас почувствовал в нем такую явную угрозу? Он же действительно был хорошим семьянином.
Очень положительным человеком. Без изъяна. Не прикопаешься ни с одной стороны. И все его любили. Он был примером идеального мужика для женщин, друзей, родственников, подчиненных и для меня.
Только вот сейчас мне все это кажется лишь красивой картинкой, по которой я пытался строить свою жизнь, чтобы папу не разочаровать.
Если потеряешь Лялю, то второй такой женщины не найдешь.
Тебе повезло с Лялей.
Ляля такая умница и красавица. Настоящий цветочек.
Береги ее.
Я соглашался с ним, а сейчас понимаю, что меня все эти слова раздражали. Однако я давил в себе раздражение и даже агрессию, потому что… Потому что нет ничего плохого в том, что папа так любит невестку. Ляля же стала частью нашей семьи, и она, правда, замечательная женщина.
Он был частым гостем в нашем доме. Часто заезжал “по-пути” в те моменты, когда меня не было дома.
Чтобы увидеть внуков.
Внуков, ага.
Внуков.
Сжимаю кулак на подлокотнике.
Он мертв, и я не должен ковыряться в своих подозрениях. Мне противно. И было противно Ляле за закрытой дверью в кабинете, но почему? Что она там увидела, нашла, узнала?
И это давление от отца, что я должен носить идеальную Лялю на руках, пылинки сдувать было всегда в его словах и в отношении к ней.
И как не к месту я сейчас вспоминаю его шутку, которую он обронил.
“Я бы взял ее второй женой”
Я тогда знатно охуел с ложкой во рту, но все смазалось криками полугодовалой Яны, и папа сменил тему.
И сколько раз мне было сказано, что я счастливчик и при любых обстоятельствах это подчеркивалось, будто ко мне снизошла богиня.
Тошнит.
И в последние два года я наши встречи сократил и настаивал, чтобы отец прекратил лезть в нашу семью. То с цветами для Ляли, то с подарками для наших детей, то случайными набегами. И чувствовал себя говном, который непонятно почему несмело идет против отца. Он же хороший. Он же ничего плохого не делает. Он просто любит нас и хочет проводить с нами больше времени, а я против.
Против того, чтобы он сидел пил чай с Лялей в мое отсутствие, готовил ужины, беседовал по душам.
Был против, и никто не понимал этого. Я и сам не понимал, и вместе с моим тихим бунтом становился чужим в собственной семье, которая была лучиком света для стареющего отца.
Он был одержим нашей семьей? И наш брак с Лялей был для моего отца реализацией своих желаний, которым он не мог позволить осуществиться?
Он всегда говорил, что у него есть долг перед моей мамой и обязательства.
Зато ему никогда не нравилась Вера. И он откуда-то был в курсе, что я год назад принял ее в свою фирму после сложного развода.
— Да, я думаю, что была встреча, — Лена ставит на столик передо мной чашечку кофе. — После нее он приехал… ммм, расстроенный, и уже позвонил вам. И я думаю, что знаю, — лицо Лены кривится в гримасе недовольства, — с кем была эта встреча.