Закрываю глаза.
Когда Алла мне сказала про Гордея, я думала, что хуже быть не может.
Как я ошибалась.
Как я, мать его, ошибалась.
Я оставляла этого извращенца без страха и подозрений с моими детьми. Меня начинает трясти.
Все это для меня слишком.
Я отказываюсь верить в то, что все годы доверяла тихому мерзавцу.
Да, можно сказать, что мы не властны над своими чувствами, однако у скрытых камер и слежки нет никакого оправдания.
Боже мой.
Я не боялась оставаться со свекром один на один.
— Нет, — сжимаю камеру крепче. — Нет… нет…
Он мертв. Его закопали, и я должна просто закрыть эту страницу. Мне сейчас важно уничтожить фотографии. Те, что я нашла, и те, что еще могут быть вместе с видео.
В телефоне свекра вряд ли что-то будет, потому что Алиса знала пароль, всегда могла схватить его в любой момент и без страха покопаться в нем. И сегодня с утра сидела с его смартфоном, пересматривала фотографии, рыдала и перечитывала переписки в мессенджерах. Переписки не были криминальными, подозрительными и варьировались от теплых и семейных до деловых и вежливых.
Может, в ноутбуке хранятся видео и снимки.
Как же тошно.
Или пусть все узнают, кем был на самом деле Вячеслав?
Нет. Лучше светлая печаль о хорошем человеке, чем все эти вопросы, которые сейчас терзают меня, и чувство гадливости.
Нет.
Я не хочу взглядов от свекрови, у которой, как и у меня, перевернется мир. Не хочу видеть в глаза родителей ужас, омерзение и чувство вины.
Можно, конечно, ткнуть рожей Гордея в дерьмо его отца, но… меня останавливает не желание его обезопасить.
Сейчас с камерой в руке я понимаю, что моего мужа в последнее время напрягали ласковые слова в мою сторону. Напрягали вечные советы, как быть хорошим мужем и как ему повезло.
Нет, в нем не было явной агрессии и он не огрызался на отца, но напряжение в нем было, раз я в такие моменты пыталась свести все в шутку или прибегала к убеждению, что муж у меня замечательный.
— Хватит, — цежу я сквозь зубы, не позволяя себе углубляться в мысли, от которых несет гнилью. — Хватит.
Я чувствую, что я теряю контроль и ухожу глубже в грязь, которой могу сейчас захлебнуться.
Моя жизнь была иллюзией, которая лишь чуток истончилась, а я уже задыхаюсь.
Я должна взять себя в руки, и с холодной головой уничтожить фотографии и, возможно, очистить ноутбук, а после оставить этого урода в покое. Пусть им займутся в аду. Пусть черти ковыряются во всех его грехах, а не я.
Не я.
Я живая, и я лучше буду страдать из-за неверного мужа.
Глава 20. Не туда копал
В дремоте мне кажется, что меня кто-то гладит по плечу, поглаживает ладонь, прижимается щекой к виску.
На судорожном выдохе открываю глаза.
Надо вернутся в кабинет, забрать фотографии и заглянуть в ноутбук свекра. Очистить все, а то есть риск, что правда вскроется не в тех руках.
Оно мне надо?
Выхожу в коридор. Тишина. Подкрадываюсь к комнате детей и прислушиваюсь. Улавливаю тихое похрапывание. Это Гордей.
На цыпочках крадусь по коридору.
Лучше бы я узнала, что свекр изменяет. Он тогда бы был просто козлом, как и многие другие мужики.
У кабинета притормаживаю, опять прислушиваюсь и бесшумно просачиваюсь за дверь.
Через пару минут я откладываю в сторону папку со снимками, меняю пароль сейфа на дату рождения Алисы на всякий случай.
Собираюсь с мыслями и понимаю, что ноутбука-то в кабинете нет и не было.
Вероятно, он в офисе свекра, который постоянно туда-сюда таскал, как он говорил в шутку, “печатную машинку”.
Умер-то он в офисе, в который он, вероятно, как обычно, отправился с “печатной машинкой”.
Трясутся руки.
Он мог наяривать на снимки и видео со мной, сидя за своим большим рабочим столом?
Очень даже.
А затем я вспоминаю шутливые жалобы Алисы в телефонных разговорах по поводу того, что опять Славик ушел медитировать в кабинете.
У него был неприкосновенные полчаса по нечетным вечерам после ужина в кабинете. Он запирался, говорил жене, что ему нужно уединение в тишине, чтобы очистить мозги.
Это сейчас, учитывая мои находки, понятно, что вот такое уединение — ненормально, но до всего этого…
Тридцать минут посидеть с чашкой чая в тишине и в своих мыслях? Почему нет?
И я соглашалась со словами Алисы, что у каждого человека должно быть хотя бы полчаса времени на то, чтобы спрятаться в своем уголке.
Мы же не знали, что он за закрытой дверью не только чай пьет!
И, видимо, Алиса в отместку мужу тоже выделила себе тридцать минут “медитации” в библиотеке.
— Я тоже решила, что меня нельзя тревожить по утрам за чтением, — вздыхала она. — Верно говорю, Лиля? Ишь ты, эти мужики напридумывают правил, а у меня тоже могут быть правила.
А после смеялась.
Боже, какой изврат.
Как сейчас мне противно. И кажется, что я чувствую выдох мертвого свекра у щеки, который шепчет:
— Гордею повезло с тобой, Цветочек.
Никакой скорби, тоски и печали.
Вот ни капельки.
Хорошо, что помер, урод престарелый. Готова прийти на могилу и плюнуть на нее. Всех вокруг убедил в том, что он милый и пушистый, что он добрый, любящий и заботливый.
И как же меня злит то, что у меня нет сейчас возможности спрятаться за Гордеем, который тоже оказался лжецом.
Мне не найти у него защиты и поддержки.
Почему мы все были такими тупыми и наивными кроликами перед болотной тварью?
Нет смысла распускать сопли.
Встаю.
Через пять минут с папкой, бутылкой с остатками виски и зажигалкой в кармане выхожу на крыльцо дома и торопливо шагаю в сторону дальнего участка сада, на котором в этом году решили выкорчевать старые кусты и деревья. Там сейчас бардак и неделю назад “любимый дедушка” устроил костер с внуками.
Было очень весело сжигать кусты, ветки, пни. Передергиваю плечами, ведь теперь смех, шутки и взгляды свекра воспринимаются иначе. Сейчас мне кажется, что он смотрел на меня липко, оценивающе и улыбался мерзенько.
Сейчас сожгу фотографии и станет легче. Должно стать.
А потом подумаю, как добраться до ноутбука.
Стою перед пепелищем под белой луной. Прижав локтем папку к ребрам, открываю бутылку с виски и делаю один глоток. Он обжигает язык и глотку, и я слышу:
— Только не ори.
— Юра, — цежу я сквозь зубы.
— Меня оставили в гостевом домике отоспаться, — вздыхает Пастухов. — Вместе с водителем, а он, блять, знаешь, чо устроил?
Я молчу и в отчаянии смотрю на луну, умоляя ее, чтобы она ударила Пастухова лунной кувалдой по голове.
— Он храпит, — цыкает Юра.
Я разворачиваюсь к нему.
— Я не вру, — пожимает плечами. В рубашке без пиджака он кажется еще толще. — Храпит громче меня. Это возмутительно. Вот я решил поспать под открытым небом.
— У меня выйдет разбить бутылку о вашу голову? — тихо спрашиваю.
— Сноровка нужна, Лиля, — спокойно отвечает Пастухов. — Серьезна сноровка. Это не так легко, как показывают в фильмах. Ты просишь у меня мастер-класс?
— Я прошу вас уйти.
— Что в папочке? — Юра взгляда не отводит. — Я никому ничего не расскажу. Честное пионерское, Лиля. Что там? Ты эту папку нашла в кабинете Славика, верно? И что там, Лиля?
— Вам не кажется, что это не ваше дело?
— Не мое, конечно, — Юра расплывается в улыбке, — но мне твой свекр не нравился, Лиля. Слишком приличный и правильный. Я бы сказал, вылизанный. Вот я и хочу подтвердить свою тонкую чуйку.
— Но это не помешало вам говорить, какой он был прекрасным человеком.
— А стоило сказать, что мне в его присутствии было не по себе, и наслать гнев сопливых и рыдающих? И я копал под него и ничего не выкопал. И это, — он поднимает палец, — плохой признак. Но, похоже, либо копатели у меня хуевые, либо не в ту сторону копали.
— В папке мои фотографии, — холодно отвечаю я, крепко сжимая бутылку. — В том числе обнаженка, снятая на скрытые камеры в сауне, в душевой кабине.