Да и Алиса вряд ли могла предположить о темной стороне мужа.
Если Гордей — идиот, то мы все — блаженные дебилы.
И главная дебилка — я.
Чаи распивала, и явно бы окрысилась на Гордея, потребуй он прекратить чаепития.
Как так?
Почему?
Ты в чем-то нас подозреваешь? Что это еще за разговоры ты такие ведешь? Ты кем меня считаешь? Ты совсем больной? Это неправильно с отцом так себя вести!
Я смеюсь в тихой истерике.
— Если Лева и Яна не твои дети, то как удачно, что Вера залетела, — убираю с лица руки. — Да?
— Тебе смешно? — хрипло спрашивает Гордей.
— Да. У тебя есть запасной вариант.
Он молчит несколько секунд, не мигая смотрит на меня и усмехается. Я понимаю, что цапнула я его слишком глубоко.
У меня не всплывают в памяти другие моменты, в которых меня уносит после чая или других напитков рядом с Вячеславом, но сказала я то, что сказала.
Провернула нож несколько раз в животе Гордея. Намотала его кишки и выпустила их.
Но я не чувствую удовлетворения, что сделала ему больно до быстрого и беглого подергивания левого нижнего века.
Мне тошно. Тошно от себя.
Он прав. Я не видела в нем мужчину, которому безоговорочно должна доверять, и считала, что Вячеслав имеет право воспитывать его и учить, каким ему быть мне мужем.
Мне же нравилось, что я была особенная, что с меня надо сдувать пылинки, что надо цветы покупать и вечно восторгаться, как со мной-то повезло.
Если не папа скажет сыну, как надо относиться к любимой женщине, то кто тогда?
Может, свекру еще стоило влезть третьим в нашу постель и поучить сына, как удовлетворять жену?
Перебор, Ляля? Да?
Перебор, конечно, а вот напоминать, что надо купить цветы — нет. Тут можно смущенно улыбнуться. Хи-хи, мать твою, хи-хи. Нахихикалась, Ляля?
Теперь ищешь виновного, чтобы стало легче?
А если отзеркалить ситуацию, и пофантазировать, что моя мать приезжает к Гордею, они общаются, дружат и никто не видит в этом ничего плохого и сомнительного, но мне муторно. Она ведь идеал, ее все любят, а еще она смеет отпускать мне замечания, например, чем кормить мужа и как его радовать.
И все клали на мое недовольство, потому что это же ТВОЯ МАМА!
Особенно муж, который восхищен великой женщиной и видит в ней вторую маму. Смогла ли бы я в неосознанном раздражении порвать отношения с матерью, обрубить с ней общение просто потому, что мне не нравится, что она привозит банки огурцов любимому зятю?
И в каком бы я была состоянии под таким гнетом постороннего и семейного восхищения и очарования этой идеальной мразью, которую я еще и люблю, как ребенок.
Эту привязанность, авторитет перед родителем не искоренить, если на протяжении многих лет человек был для тебя примером.
А Вячеслав был примером для Гордея, и он его любил, потому что роль хорошего отца он играл замечательно. Как и роль хорошего мужа, и хорошего друга.
Мой отец про него говорил, что если на кого всегда есть положиться, то это на Славика. Так и было. Славик помогал, выручал и всегда на связи.
И теперь я понимаю, что это не из-за благородства его души, а из-за больной психики, которая требовала от него быть чуть ли не богом, которому молятся смертные дураки.
Он не семейный клан создал, а секту, блин.
А если пойти дальше и натянуть эту ситуацию на Гордея и на нашего сына? Нет, не выходит, потому что Гордей другой. Он не Вячеслав. Он выстраивает авторитет с детьми иначе. Не как “патриарх”, на которого надо равняться и который определяет жизненный путь детей. Они для него не наследники и не продолжение в извращенном понимании, а дети, у которых могут быть свои цели, и не надо им жить с понятиями, что они, например, они унаследуют бизнес и что на них большая ответственность за семейное дело.
Хочешь, Лева, заниматься футболом с мечтой, что станешь известным футболистом? Дерзай. Гордей не делал ремарки, что это наивная цель и что футбол футболом, а нашему сыну придется однажды, когда набегается с мячом по полю, обязательно войти в семейный бизнес и поднять на новые вершины успеха. Он же Варцов!
Гордей другой.
И не стал бы он говорить сыну, что иди и купи цветы жене. И не приезжал бы он в его отсутствие чай попить. Не стал бы.
Закрываю глаза, зажмуриваюсь и прижимаю кулак ко лбу в попытках унять дрожь.
— Я не могу больше вспомнить моментов с подобным, Гордей, — говорю тихо, едва слышно. — И знаешь, он же не сразу… Он же постепенно вползал в нашу семью. Годами незаметно становился все ближе и ближе, — поднимаю взгляд на молчаливого Гордея. — Возможно, он почуял, что твое терпение на исходе, и пошел ва-банк и реализовал свои фантазии. Ну и продавить нас на третьего внука не выходило, да? Хоть в этом мы были с тобой на одной волне.
Глава 29. Муж объелся груш
— А почему мы не хотели третьего ребенка? — задает Гордей внезапный тихий вопрос.
Хороший вопрос, под которым нет скандалов, разговоров и предложений “а, может, еще за одним пойдем?”.
Мы хорошо обеспечены, проблем со здоровьем у меня не было, осложнений при родах, а сами дети — не проблемные.
Я не зашивалась до изнеможения. У меня были помощницы по дому, няня несколько раз в неделю, бабушки.
Рожай хоть роту, но мы остановились на двух.
А я хотела в юности много детей, но пришла к тому, что о третьем даже не думала, а Гордей не настаивал. И все это я завернула в обертку “мы планировали двух детей”.
— А ты хотел третьего? — спрашиваю я и добавляю еще тише. — От меня.
— Ты опять про Веру?
— Нет, — смотрю на него прямо. — Веры же не было у тебя все эти годы. Хм… Как прозвучало-то, да? Не было веры…
Усмехаюсь.
Мы оба не хотели детей друг от друга. И дело не в том, что мы были плохими мамой или папой. Или дети у нас какие-то не такие получались. Замечательные дети у нас, но к третьему не стремились.
Мы не уставали.
И не было никаких явных проблем.
Но были скрытые, о которых мы не хотели думать. Леву и Яну хотели и ждали, а затем… Мы будто выполнили минимальные требования друг перед другом.
Мы строго следили за защитой, и опять же не было откровенного разговора о контрацепции. Мы оба пришли к этому решению без бесед, сомнений и рассуждений, что мы останавливаемся.
Оно само как-то получилось. Два человека поймали одну волну и поняли, что они не те, с кем стоит рожать третьего ребенка.
— Смысл говорить сейчас об этом? — едва слышно отзываюсь я. — Припозднились мы.
Гордей смотрит в сторону окна, приглаживает волосы и щурится, будто пытается что-то разглядеть в редких облаках.
— А у тебя самой вера-то была? Хотя бы в то, что я могу сам привезти эти блядские мешки с землей? — смотрит на меня. — М?
Я могу сейчас оправдаться тем, что я обратилась с вопросом о грунте для цветов к Вячеславу, потому что он сам любил возиться в саду, но неубедительно.
Совсем неубедительно.
И я помню, что когда я тогда разбитая и помятая спустилась, Гордей сказал:
— Что, опять папа приезжал? Это он привез землю?
Я кивнула, а он скрипнул зубами и проговорил так тихо, чтобы не услышали дети, которые в гостиной играли в приставку:
— В следующий раз позвони мне, Ляль, — прищурился, — это так сложно?
— Да я хотела попросить тебя помочь мне с землей… — попыталась оправдаться.
— Я не про землю, — ответил он мне тогда. — Я про внезапного гостя, который хуй ложил на мои просьбы предупреждать о своем визите.
А что было потом? Я ему ответила:
— Не заводись, Гордей. Он просто привез землю. Я в прошлый раз говорила, что пересаживаю цветы в саду… Он хочет быть полезным.
Вот сижу я сейчас перед Гордеем, бледная, заплаканная и всклокоченная, и хочу вернуться в прошлое и как дать самой себе размашистую и звонкую оплеуху.
А потом закричать. Да так громко, чтобы стекла из окон повылетали.
Идиотка!