Шагнув босыми ногами по выстуженному за ночь земляному полу, Степан легонько тронул за плечо Никитку.
- Вставай, сынок, - прошептал он, приложив палец к устам отрока. – Встань за печь и не шевелись. Гости у нас. Чужие…
Он завесил рядном оконце, затянутое морозными узорами, чтобы лишить нападающего возможности видеть в ските, надел постолы и, взяв в одну руку топор, в другую саблю, шагнул к двери. И в этот момент страшной силы удар едва не вышиб дверь, однако, прошитая изнутри дубовыми брусьями, она сдержала натиск. Удары посыпались один за другим, и Никита в ужасе присел, закрыв лицо руками.
Степан стоял, изготовившись к рубке. Он уже понял, что к ним явились берендеи, и ничего хорошего не ждал, понимая, что вряд ли сможет в одиночку выстоять супротив их звериной жестокости и силы.
Сбитая с кожаной петли дверь ввалилась углом внутрь сруба, и тут же в проеме мелькнула зверская рожа в огромном медвежьем малахае. Степан, чувствуя, как по жилам разливается боевой кураж, столь привычный ему в прошлой жизни, враз успокоился, столкнувшись с опасностью воочию, и, затаившись, выжидал, чтобы ворог подставился под удар.
Тяжелый меч обрушился на нижнюю петлю, и дверь рухнула внутрь избы. За порог тут же ввалился здоровенный детина, одетый в звериную шкуру. Огромный меч, кованный из черного железа, казался игрушкою в его могучих руках. Не давая ворогу времени осмотреться, Степан шагнул вперед из-за рухнувшей двери и изо всех сил ткнул саблею в голый бок, не закрытый шкурой. Плосколицый взвыл, аки зверь лесной, и стал валиться в сторону Степана, скрывая от него проход. Степан едва успел отпрыгнуть от падающего тела, как в проход шагнул второй. Этот был похитрей и прикрылся от удара со стороны Степана щитом. Но Степан оказался за спиной берендея и, не мешкая, ударил топором по бугрящейся горбом спине. Плосколицый влажно хрюкнул и обвалился на пол, накрыв собою тело товарища…
Некоторое время снаружи царила полная тишина…
Степан стоял, тяжело дыша, вжавшись спиною в бревна сруба, и ждал… За печкою тихонько всхлипывал Никита, всмерть перепуганный.
Но вот снова заскрипел снег под чьими-то ногами, и плотное тело, пахнув запахом зверя, на миг заслонило свет утренней зари. Степан занес руку для удара, но на полати полетел комок огня, сразу воспламенив холстины, которыми были накрыты полати, и полушубки, коими укрывались лесовики-отшельники.
Степан не шелохнулся…
Никита зарыдал в голос.
- Дяденька Степан! - закричал малец. – Ну что им нужно от нас?! Пошто они не уйдут?!
Его крик сыграл в битве решающую роль, ибо отвлек нападавшего и направил его в угол за печь. Плосколицый шагнул в дверь, направляясь к печи, и подставил Степану спину. Степан ударил саблею, пробив тело берендея насквозь, и тут же отпихнул его от двери ногой.
В этот миг жестокий удар по голове опрокинул его к горящим полатям. Степан еще попытался сдюжить и не провалиться в беспамятство, но еще более страшный удар разорвал ярким сполохом его мозг, обрушив его в непроницаемо-черную темень…
Пришел в себя Степан уже под вечер, когда солнце окрасило багрянцем верхушки сосен и елей. Голову разрывала дикая боль, и даже глазам было больно смотреть на белый свет…
- Ну, слава тебе, Господи, - услышал он голос Никиты, будто прорывающийся сквозь плотно окутавшую его голову подушку. – Слава Богу, очухался, дядя Степан.
Степан приподнял голову, вызвав новую вспышку невыносимой боли, но успел разглядеть сидящего у его изголовья отрока и свалку из мертвых тел, до половины загородивших вход в сруб.
- Что сталося со мною, Никитушко? – едва ворочая чужим, непослушным языком, прохрипел Степан.
- Дык, хватил тебя палицею по голове упырь-то! - по щекам Никиты скатились две прозрачные слезинки. – Ты когда третьего саблей-то проткнул, энтот сзади тебя шагнул да палицею, железом окованной и ударил! А как ты упал, он на тебя сверху прыгнул да душить начал. Ты уж захрипел совсем, ногами засучил… Тут уж я понял, что выручать тебя надоть, ибо удушит тебя совсем нелюдь. Что тогда мне делать? С отчаянности ухватил я нож, коий ты мне дал когда-то, да и в шею ему всадил по самую рукоять… Дак он-то столь могуч оказался, что нож из раны выдернул и на меня бросился. А кровища из раны его, словно ручей хлестала… - Никита заплакал, хлюпая носом и утирая слезы грязным, окровавленным рукавом сорочки...
- Дальше-то что было? – сознание постепенно, по капле возвращалось к нему, выдавливая боль. Мутная пелена в глазах уходила, и он уже ясно видел Никиту, державшего его голову на коленях.
- Запнулся он о мертвое тело да грохнулся оземь. Да так грохнулся, что изба наша содрогнулася! Я от его отскочил в сторону-то, твой топор подхватил да рубанул по шее опять же! Так топор в ей и осталси… Потом я полымя тушил… Да не шибко успел-то – сгорели полати, лишь головешки осталися…
- Ничего, Никитушко, - Степан говорил с трудом. В глазах все еще плыли темные круги. – Ничего. Взавтра новые срубим.
- Ды куды тебе, дядь Степан? – отрок с болью и жалостью смотрел в глаза Степана, затуманенные болью. – Ить у тебя така дырища на голове, что я уж думал, не остановить мне кровь. Я ить всю холстину, что у нас была, извел, пока кровь твою остановил. Слаб ты больно, дядь Степан. Ежели ишо кто к нам нагрянет – голыми руками возьмут. Я-то не вой ишо, такой, как ты. И когда ишо таким-то воем стану…
Только теперь Степан почувствовал на голове своей повязку, плотно укутавшую череп. Он потрогал повязку и, убедившись, что повязана она крепко, прошептал:
- Ты помоги-ка мне сесть, Никита. Хочу взглянуть на того нелюдя, что едва меня жизни не решил.
Никита помог ему приподняться и,… глаза Степана округлились от великого изумления. Ибо на полу, скрючившись в предсмертной агонии, лежало тело шамана Дудара, поверженного отроком Никитой…
- Да ведомо ли тебе, Никитушко, кого ты поверг в честном бою?! – Степан с восхищеньем глядел на отрока. – Ведь это шаман ихний – Дудар! Тот шаман, коего отряд татар в полсотни воинов одолеть не мог! А ты говоришь, что ты не вой! Да ты уже меня превзошел в доблести-то…
- Ты скажешь тоже, дядя Степан, - отрок смущенно потупился, уже по-другому глядя на тело поверженного им ворога. – Вот уж не думал, что это сам Дудар-то…