Лицо девицы полыхнуло румянцем, она исподлобья цепко глянула на Степана и опять потупилась.
- А и правду Святой отец глаголет, - отозвалась от печи старушка-мать. – Нехай девка проветрится.
- Дык я рази против? - живо откликнулся Микула. - Ты-то сама, Настена, пошто молчишь, словно воды в рот набрала?
- Я, как вы скажете, - тихо промолвила девица, - Я согласная.
Когда Настена вышла из своей горенки – в новом телогрее ярко-синего цвета, подпоясанном спереди алыми шнурами, в длинной синей юбке оксамитовой, с цветами, выбитыми серебряной нитью, и в таком же платке, накинутом на красивую головку, мужики разом ахнули. У Микулы, дотоле не видевшего сестренку в наряде таком, аж рот открылся от изумленья великого. Степан встал, красотою девушки пораженный.
И лишь древний Старец, лукаво глянув на Степана из-под косматых бровей, внешне никак не показал восхищенья…
За столом у Демьяна собралася родина и соседи. Стол ломился от яств, всей родовой собранных. Меды хмельные рекою лились. Демьян, враз посвежевший и помолодевший, сидел на лавке, обняв детей, и рассказывал, как Степан его выхаживал, как дни и ночи не отходил от него. Как на кабана ходил, едва жизни не лишившись в поединке со зверем свирепым. Лишь о встрече с шаманом Дударом промолчал Демьян, не желая вспоминать о кошмаре своем, в лапах людоедов пережитом.
Настена, сидевшая рядом со Степаном, даже вскрикнула ненароком, рот ладошкою прикрыв, когда Демьян сказывал о том, как Степан воротился из лесу в полушубке, кабаном располосованным, да ногу свинячью принес.
Ввечеру, когда уж до ворот Стерховых дошли, девица вдруг привстала на цыпочки и, неловко чмокнув Степана в щеку, бородою колючей заросшую, стремглав убежала в сени…
Степан долго еще стоял у ворот, небо, звездами алмазными усыпанное разглядывая. Что-то теплое, ласковое шевельнулось у него в груди, в жар бросив…
Шапку лохматую с головы смахнув, подставил он голову разгоряченную морозцу свежему и глаза зажмурил в предчувствии чего-то хорошего, неземного, Господом человеку даруемого лишь раз единый в жизни…
Глава 8
Рано утром, едва солнце лучистое брызнуло златом по верхушкам заснеженных сосен, распрощавшись с хлебосольными хозяевами, обняв Мефодия, шагнул Степан за ворота усадьбы Стерхов,… где его ждала Настёна.
Прижавшись к нему всем телом, и дрожа крупной дрожью, девица неловко ткнулась горячими губами ему в бороду, и едва слышно прошептала:
- Ждать тебя буду, сокол мой. Сколь бы времени не пришлось,… - и, взметнув широким подолом снежную порошу, убежала…
Степан шел, ног под собою не чуя от счастья. Предчувствие чего-то необычайного, чистого и светлого, грело его душу и окрыляло надеждою. Это было новое, не изведанное ранее состояние души, когда весь мир кажется близким тебе, открытым и добрым, и все – и дальний путь в леса дремучие, и только выглянувшее из-за дальних сосен солнышко, и крепкий морозец, щиплющий щеки и усыпающий бороду серебристыми блестками инея, вызывает радость и восторг.
Степан сам не заметил, как дошел до опушки леса и шагнул под сумрачные своды вековых сосен, задохнувшись от густого, терпкого хвойного духа, напитавшего воздух. До поляны заветной он дошел по заметям снежным уже к полудню.
Но на подходе к скиту чувство неосознанной тревоги змеей поползло за ворот полушубка. Укрываясь за стволами сосен, Степан подошел к скиту и сразу увидел сломанную опору навеса, вырванную дверь сруба, скособочившуюся на одной нижней петле, истоптанную множеством ног поляну. Загон для козлят был разгромлен, и от бедной скотинки остались лишь рога да копыта, да клочья шерсти, повисшие на изломанных жердях. Он вырвал из ножен саблю и, ступая мягко по скрипучему снегу, приблизился к скиту. На снегу у крыльца в изобилии алели яркие пятна крови и валялись ошметки медвежьей шкуры. К лесу от крыльца уходили следы волочения двух тел. По следам он счел, что было на поляне восемь человек, двое из которых погибли. У кромки леса нашел он заскорузлый человечий палец с грязным обломанным ногтем, отхваченный напрочь чем-то острым, и с удовлетворением подумал, что палец сей не мог принадлежать Никитке.
Степан заглянул в скит и с ужасом обнаружил полный разгром: лавки, полати, стол – все было разбито, переломано. Пол земляной был усыпан вытряхнутыми из мешочков сушеными ягодами малины, ежевики, шиповника, грибами, травами лечебными. Он шагнул с крыльца и услышал слабый стон, будто щенок встявкнул. Из-за сруба, шатаясь показался волк – весь избитый и ободранный. Глядя виноватым желтым глазом на Степана, он подошел и ткнулся мордой в колени, мотнув тяжелой головой в сторону леса.
В душе Степана проснулась надежда, и он громко позвал отрока. В ответ, словно из-под земли раздался стук. Он опрометью бросился к погребу, ляда которого была завалена огромной кучей снега. Быстро раскидав ногами снег, он рывком откинул ляду, и из темного зева погреба показался дрожащий от холода и страха Никита.
Степан обнял отрока и, ласково поглаживая того по спине, спросил:
- Что приключилося, Никитушко?
- О н е приходили, - захлебываясь слезами, ответил Никита. – Те, которые… Тогда, помнишь?
- Плосколицые, што ль?
- Они, дядя Степан. Жутко так было, как услышал, что волк с имя бьется. Двое их сперва было… Я выглянул в щелку-то, а волк одного уж загрыз и второго свалил. Я шибко испужался и в погреб побежал. А как ляду бросил, так услышал, как снег на нее с дерева посыпался. Ой, а как козлятушки кричали, дядь Степан! Ровно дети малые! Так мне их жалко было… Их же, видать, живьём рвали нелюди… Ломали оне тут всё – треск стоял! Слыхал я, как уходили оне, снегом скрипя да взрыгивая от козлятинки нашей. А выбраться отсюдова не смог. Снег ляду привалил…
- Ну ничего, ничего. Ушли же они. Теперя неча бояться… А снег, что на ляду просыпался, следы твои скрыл. Оттого-то и не нашли тебя нелюди.
- Так ведь воротятся оне, дядя Степан! Как пить дать воротятся. Им, видать, ести неча в лесу-то, коли к нам пришли, за человечиной.
- Ничего, Никитушка, сдюжим, коль придут. Пошли-ка в скит. Сейчас дверь наладим, печку растопим, согреешься…
Быстро починив дверь, Степан оставил мальца заниматься печкой, а сам вышел на двор. Он сразу заметил, что исчезла и туша свиньи, лишь не четверть объеденная Демьяном… Пропали плошки с мазями из жиров барсука, медведя и волка, хранившиеся от порчи на морозе. «Да, - подумал Степан, - видать, действительно оголодали нелюди, коль даже снадобья лечебные забрали».